доносился свист — собака скулила на самых высоких нотах.

— Бедненькая…Беги!

Уже на пороге Егор оглянулся:

— Теперь я не смогу без тебя жить, — и начал быстро спускаться вниз по лестнице.

А я раскинула руки на узкой кровати и засмеялась в голос. Счастье падало на меня золотым дождём, и тело горело под каждой каплей.

Залив воду и засыпав кофе в фильтр кофеварки, я, наконец, взяла в руки телефон. Егор обустроил второй этаж: кровать, телевизор, маленький, какой-то игрушечный холодильник, микроволновка и кофеварка — что ещё нужно для комфорта?

— Алло, Миш!

— Мать, ты вообще где? — орал в трубку брат. — Ты почему на звонки не отвечаешь? Я думал, что ты со Славкой, а ты… Где ты?

— Я у Егора, Миш.

— Что? Ты серьёзно сейчас?

— Да. И мне безумно хорошо. Это мой человек, понимаешь?

Михай молчал.

— Только вот не нужно говорить, что он мне не пара.

— Я и не говорил, — слегка обижено протянул кузен, — только…

— Нет. Не смей.

— Ладно! Ты у него останешься, как я понял?

— Кажется, да, — улыбалась я.

— Жень…

— А?

— Ничего. Люблю тебя, сеструха!

— Спасибо! И я тебя!

Желудок требовал восполнения энергии, а продукты, насколько я помнила, так и остались внизу на столе.

Натянув на себя свитер Егора, я спустилась вниз, собрала в пакет всё, что лежало на столе съестного, и поднялась на второй этаж медленно, ежесекундно утыкаясь в ворот и вдыхая запах мужчины, без которого не мыслила теперь свою жизнь.

Если это скоротечная страсть, то пусть будет страсть, пусть она горит и даже если отгорит, моя душа настолько полна, что я смиренно приму разлуку. Не всем дано пережить подобное единение.

На ломтики хлеба легли нарезанные сыр и сосиски, загудела микроволновка.

Легкий стук когтей по металлу ступеней возвещал о скором появлении собаки. Хулиганка поднималась вверх на колбасный запах.

Не оборачиваясь — нарезала помидор кружочками — кинула Луше:

— Что, слюнки текут, да? Нагулялась? — пальцы отщипывали кусок сосиски. Нужно задобрить собачку. — Ну, тогда держи аперитивчик.

Луша, сильно подволакивая переднюю лапу и высунув язык, переступала порог комнаты и шла ко мне, но буквально через метр осторожно легла на пузо. Вокруг неё медленно натекала лужа крови, но собака смотрела в глаза и еле слышно потявкивала.

— Эй, ты чего? — руки нащупали влажную шерсть на правом боку — там была рана. — Это кто?

Но животное, потеряв последние силы в попытке объяснить происходящее, просто ткнулось носом в мою голую коленку и завыло страшно, как в фильмах ужасов.

— Нет, — мотала я головой, — не смей мне такое говорить, не смей, псина!

Неловко дёрнув головой, собака завалилась на бок, вытянула лапы и закрыла глаза.

Не помню, как бежала вниз, но на последней ступеньке ноги окаменели, отказываясь двигаться дальше: дверь мастерской была открыта, на фоне черноты стен сияла узкая полоса тусклого уличного света — фонари в деревне работали через один.

Захлопнуться ей что-то мешало, какой-то предмет. Ботинок, слетевший с ноги, торчал мыском вверх. Ботинок Егора.

В эту самую минуту я и поняла, что такое страх. Настоящий. С трудом заставив себя сдвинуться с места, подошла к двери и замерла у порога. В щель была видна голая мужская нога на снегу.

— Нет. Это не он. — уговаривала я себя вслух. — Это не он. Не он!

Что-то щелкнуло в голове, какой-то тумблер, и сразу высохли слёзы. Выскочив на улицу, я кинулась к Егору. Снег вокруг него стал тёмным от крови, полы куртки, накинутой на голое тело, разошлись, открывая страшную рану на животе. Чуть выше пупка.

Уже в скорой, которая приехала через пятнадцать минут, я набрала брата:

— Миш, сейчас ни о чём меня не спрашивай, ладно?

— Что случилось?

— У Егора в мастерской, на втором этаже, лежит собака. Раненая. Её перевязали, но нужна срочная операция. Миш, прошу тебя, заклинаю: спаси её! Обещай любые деньги, я все верну, только спаси, слышишь? Это очень важно. Пожалуйста!

— Ты цела?

— Да.

— Где ты?

— Я везу Егора в больницу. Его ранили. Ножом, Миш! Ножом в живот! Миша!

— Не ори! Успокойся. Я за собакой, потом перезвоню. Всё мне объяснишь. Сейчас спокойно спроси у фельдшера, куда везут. Спокойно!

Я повернула голову:

— А куда вы его везёте?

Пожилой мужчина, набирая в шприц лекарство, отрывисто ответил:

— В районную.

— Услышал, Жень, — четко проговорил в трубку брат. — Держись, сестрёнка. Отбой!

— Девушка, — молоденькая медсестра смотрела на меня с лёгким сочувствием, — вы бы вещи для себя попросили, вы же раздетая и вся в крови!

Впервые за последние сорок минут я оглядела себя: кроме свитера и старых стоптанных мужских кроссовок, в которые машинально сунула ноги, на мне и вправду ничего не было. Даже трусов. Попыталась натянуть свитер на колени, пыталась не смотреть на бледное лицо, на тело в кровавых разводах, на пластиковые трубки. Если не смотреть, то не так страшно.

— Он ведь будет жить?

— Ты, голуба, в сотый раз спрашиваешь. Будет он жить. Дай-ка руку! Долго и счастливо. Ничего смертельного не случилось. Зашьют, и будет как огурчик! Детишек тебе настрогает.

— Ой! Вы что сделали?

— Укольчик успокоительный.

— Зачем?

— Затем, что тебе в себя прийти нужно, сидишь тут как ходячий мертвец. Сериал смотрела?

— Да.

— Один в один, даже грима не надо! Нужно тебе успокоиться. Иначе людей в больнице испугаешь. И потом, за нами полиция едет, помнишь? Очень с тобой поговорить хотят. Скажи спасибо, что свои люди, вошли в положение. А то прямо на месте скрутили бы.

— Зачем?

— Потому что подозреваемая.

— Я?

— Нет, я!

— А почему он в себя не приходит?

— Опять двадцать пять! — фельдшер хлопнул себя по коленке.

* * *

— А чего говорить-то? Мимо Марья проходила, столкнулись с нею в лесу, познакомились, поболтали.

— С Марьей? Поболтали?

— Что, со мной и поболтать нельзя что ли? Только дубиной по голове и в сани? Спасибо, учту на будущее! Пусти!

— Жень, ну Жень! Ну Женя! — Слава не отпускал, наоборот, обнял меня и