это не простил. Лунар съехала раньше, чем тлеющий конфликт мог превратиться во что-то серьезное, и оставалась ночевать в Логове раз или два в месяц, но прежние отношения было уже не вернуть.

Однако сегодня что-то неуловимо изменилось. Зазвенело стекло в шкафу у окна, Бай бормотал себе под нос невнятные ругательства, вот только никто из пожирателей снов и не собирался выползать из своих комнат.

Лунар смотрела в грязно-серый потолок, украшенный ажурной паутиной — никто и не додумался ее смахнуть, — и пыталась вспомнить, чем закончился прошлый вечер.

Память вместо цельной картины демонстрировала мозаику, с перепутанными деталями, и предлагала восстановить ход событий самостоятельно.

Растерянный взгляд Яромила. Его губы, досадливо кривящиеся в едком комментарии — беззвучном. Успокаивающий шепот Авроры.

Крепкая хватка Бая, который тащит Лунар к неприметной парадной. Серые ступени ускользают из-под ног, пока она послушно позволяет увлекать себя все выше и выше, мимо обитых дерматином дверей и банок с окурками.

Высокая тощая фигура в дверном проеме. Она манит за собой, удаляясь по коридору в темноту.

Желтоватая кожа человека, лежащего на несвежем белье. Его блаженная улыбка, крепко сомкнутые веки. Бай подталкивает Лунар к постели, и она падает кулем на колченогую табуретку у кровати.

“Ешь” — шипит Бай, больно щипая Лунар за щеку. “Немедленно”.

Сны человека, в двух шагах от смерти, полны эйфорического спокойствия. Он знает, что скоро умрет, он плавает в тумане, вылавливая из него золотые сферы, в которых мелькают события его жизни. Первый поцелуй; солнечные ванны и жаркие объятия на берегу моря; повышение по службе, аромат свежей кожи в салоне новенького авто; рождение первенца; украденные поцелуи в темном переулке с женщиной, от которой захватывало дух; свобода, и та же женщина — рядом; примирение с сыном; улыбка внука, обнажающая три крепких белых зуба.

Лунар жадно глотает его сны, кривясь. Она — вор, пришедший забрать то немногое, что осталось больному в утешение.

Человек облегченно выдыхает во сне, без труда переворачиваясь на бок.

Сытость с горьким привкусом. Сбивающая с ног усталость. Сны, вызываемые морфином, горчат.

Знакомый запах Логова, мягкость простыней. Покой.

Это Бай не дал ей сойти с ума от голода, поняла Лунар, восстановив по крупицам прошлый вечер. Не Лео или Аврора — Бай. Ворчливый, обидчивый, не разговаривавший с ней толком месяцами Бай.

Пожиратели снов нередко пользовались услугами людей и чародеев, если те не хотели помнить свои сны. Кошмары и мучительные видения прошлого — сожаления о сделанном или упущенных возможностях — тоже неплохи на вкус, всегда напоминали Лунар горький шоколад.

Что случилось бы, не окажись рядом друзей? Яромил бы накормил ее собственными снами?

Бывший возлюбленный чудился ей болотом, с зеленой ряской и красивыми цветами, растущими из спокойной на вид воды. Но стоит сделать несколько шагов, как трясина утащит тебя на дно, и сколько ни трепыхайся, не отпустит. Лунар однажды удалось выбраться живой и невредимой, но в этот раз ей бы так не повезло.

* * *

В кухонном уголке не было ничего кроме трех старомодных посудных ящиков, кофеварки и стола на восемь персон. Обживая Логово, пожиратели снов надеялись, что когда-нибудь их будет больше, но в Столице насчитывалось не больше дюжины их сородичей, да и те не хотели иметь ничего общего с горсткой вчерашних подростков, которые понятия не имели, что делать со своей жизнью.

Лунар остановилась в дверях, размышляя, стоит ли присоединяться к Баю, сидевшему во главе стола в гордом одиночестве. В чашку он смотрел с плохо сдерживаемой ненавистью, словно кофе его чем-то обидел и не извинился.

С утра Бай всегда выглядел раздраженным, точно злился на весь мир, что приходилось из раза в раз подниматься с нагретой постели. Лунар наизусть знала все его привычки, ведь когда-то, еще до ее решения зарабатывать сомнительным способом, они были близки. Настолько, что порой было сложно различить, где заканчивается один и начинается другой. Связь, крепче дружеских уз, ближе кровного родства.

Бай не простил ее за то, что ушла, но помог, когда она нуждалась в нем больше всего. Это ли не знак, что у нее есть шанс наладить связь?

— Фильтр сдох, — кратко пояснил Бай, когда она переборола себя и села на место, которое всегда предназначалось ей и давно пустовало. — Будешь?

Она кивнула. Давний ритуал утреннего кофе был одной из тех вещей, по которым она скучала в тесных стенах собственной квартиры. Порой там было очень одиноко.

Друг потрошил дешевую и ненадежную кофеварку с такой решимостью, словно она была виновата во всех мировых проблемах, от глобального потепления до экономического кризиса. В пустое мусорное ведро полетел размокший, испорченный фильтр, молотые зерна с шорохом заняли свое место, и машина наконец загудела и затряслась.

Лунар с интересом принюхивалась, гадая — стоит ли в ящике еще “ее” кружка — красная, с веселым рождественским рисунком в виде имбирных пряников? У кружки был отколот кусочек, но острые края давно стерлись от частого использования.

Она получила ее в подарок на новый год, сразу после того, как Яромил снялся с места и свалил куда-то к черту на рога. Бай однажды вечером вернулся в Логово, сунул Лунар в руки сверток и буркнул: “Держи”.

Упаковочная бумага не соответствовала празднику, что-то цветочное и аляповатое, никаких гирлянд или елочных шаров. Но гораздо позже, когда боль и тоска по Яромилу отпустила, она поняла, что для Бая это был не просто подарок.

Друг всегда был тем, для кого действия значат больше слов. “Не трынди — делай” — говорил он частенько остальным, и сам следовал своему девизу. Заботу он проявлял так, что с первого взгляда и не распознаешь. Например, как сейчас — предложил кофе, будто бы вскользь. И тогда, с кружкой, это был его способ сказать: “я забочусь о тебе”, “ты дорога мне”, “прекращай размазывать сопли по дивану, на этом волшебном придурке жизнь не кончилась”.

— Пей, — приказал он, выставляя перед Лунар кружку, на три четверти заполненную черной водой с бежевой пенкой по краям. И кофе этот, крепкий и горький, впился в мозг острой шпилькой, напоминая ей об Орфее. И Косе.

Она пригубила, стараясь откровенно не морщиться. В Логове не водилось сахара, словно каждое утро пожиратели снов обрекали себя на бессмысленные страдания из чистого упрямства.

— Я не буду читать тебе нотации, — внезапно сказал Бай так тихо, что поначалу Лунар приняла его низкий голос за гудение первых машин за окном. — Но не могу не спросить.

Он замолчал, разглядывая четкие кофейные следы на столе,