Как-то она органично вписалась. Не вызывала отторжения, хоть я тот ещё любитель одиночества, когда стены не давят, а позволяют наслаждаться тишиной и спокойствием. Адреналина мне и в других местах хватает с головой, а дома я люблю бывать один — это моя территория, куда не каждому позволено входить.

И вот в одночасье — ребёнок, девушка без жилья, скандал с соседями, которых я терпел не помню сколько лет. Я дома бываю нечасто — можно и не обращать внимания на то, что они шумные.

У меня на скуле — синяк после вчерашней потасовки. Эта мымра из опеки злорадно разглядывала кровоподтёк. Если соседка с муженьком таки заявят на меня, это усугубит моё и так не очень завидное положение. Как будто специально. Я сто лет не попадал в подобные ситуации — обходили они меня стороной. Я не тот, кто любит подраться, не тот, кто оказывается в эпицентре скандалов. И вот сейчас, когда есть необходимость быть кристально чистым — пожалуйста, целый ворох всевозможных скандалов и неприятностей на выбор.

Меня тянет к Наде — это закономерно. Подспудно хочется спустить пар по-настоящему. Как любой нормальный мужик, хочу секса, и понимаю: мне вряд ли обломится, но покрутиться вокруг объекта, что вызывает интерес, никто не запрещал. Это игра, чувственный танец, в котором хочется забыться. Весь кайф сексуальной истомы ломает один телефонный звонок.

Мужчина. Наде звонит, какой-то чёртов мужик — я слышу его голос, но не улавливаю слова, что он бубнит ей в очень даже симпатичное ушко.

И сразу взгляд у Надюшки виноватый. Лицо у неё — палитра: все чувства красками играют.

— Ты прости, пожалуйста, — она старательно не называет своего собеседника по имени, — я ужин готовлю, у меня тут рыба… Давай поговорим позже?

Ловкие отмазки, и почему-то меня бесит, что ей этот кто-то смеет звонить вечером, когда она со мной, между прочим, и ужин для нас готовит.

Надя быстренько отключает телефон, снова бросает на меня виноватый взгляд, волосы поправляет. Если она думает, что я ей допрос устрою — ошибается.

Делаю вид, что ничего не происходит из ряда вон выходящего. Подумаешь, какой-то хрен позвонил. Мало ли кто нам по вечерам настроение портит? Вот ей он явно испортил, поэтому лучше не зацикливаться.

— Смотри, какая красота! — выкладывает она на бумажное полотенце золотистые кусочки рыбы и накрывает стол. Я не голоден, но всё так по-домашнему красиво… А Надя на кухне — лучшее, что за последнее время со мной произошло.

Мы едим молча. У Нади щека до сих пор красная от пощёчины сестры, и мне вдруг становится смешно.

— Мы сейчас — зеркальное отражение. У меня правая сторона лица испорчена, у тебя — левая, — объясняю я своё невольное веселье.

— Да уж, парочка, — хмыкает она и пугается того, что сболтнула.

— Встретились два одиночества, — подхватываю я, не давая ей оправдываться или извиняться. Мы слишком часто ходим по краю, потому что ничего не знаем друг о друге. Слишком много неизвестных переменных. — Кофе хочешь? Или чай? — лучше уйти в нейтральные воды, где всё понятно. Я бы мог уже забыть о мужике, что ей звонил, но, на удивление, до сих пор помню, и меня так и подмывает устроить ей допрос.

— Кофе, пожалуйста. И расскажи наконец-то, как прошёл день.

— Да, в общем-то, всё стандартно, — я варю кофе в турке.

У меня есть маленькие чашечки — белые, красивые. А ещё не хочется говорить всю правду, поэтому я обхожу самые острые углы и моменты. Ничего не рассказываю о Лане и моих подозрениях. И о разговоре с детективом тоже не распространяюсь.

Надя слушает внимательно и, наверное, понимает, что я недоговариваю, но с расспросами не лезет. Удивительное это качество — умение слушать.

— Послезавтра выходной. Хочешь, мы сходим к Даньке? — спрашивает Надя, когда я подаю ей чашечку кофе.

Я смотрю, как её губы, которые я совсем недавно целовал, осторожно касаются фаянсового края. Наблюдаю, как Надя делает маленький глоток напитка. И мне хочется попробовать её губы со вкусом кофе. Горчат они или сладкие?

— Хочу, — отвечаю, и не понятно: ответ ли это на её вопрос, или сокровенное сиюминутное желание.

— Значит, план на выходные у нас уже есть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«У нас» звучит многообещающе, но Надя умеет одной рукой давать, а второй отнимать.

— Можно я воспользуюсь твоим столом? — спрашивает она после ужина и мытья посуды. — Я беру работу на дом, мне многое приходится дорабатывать и учиться, — объясняет, взмахивая рукой, как крылом. У неё какая-то особенная пластика — интересно, глаз цепляется. Почему-то думаю, как бы она смотрелась в танце.

— И чем же ты занимаешься? — кивком разрешаю ей оккупировать ненужный мне стол. Не жалко. И смотреть на неё приятно.

— Ты прости, — она всё ещё переживает, что занимает рабочее место, которое мне сейчас и даром не нужно, — я привыкла работать сидя, а в спальне у тебя кровать. На кровати хочется спать.

Логично. Не поспоришь.

— Я детский художник, иллюстратор, — отвечает на мой вопрос со вздохом. — Но пока что, надеюсь, временно, работаю в студии, которая занимается немного другим. Мы создаём фирменный стиль для компаний, разрабатываем логотипы, дизайн продукции, занимаемся оформлением сайтов и буклетов.

Мне интересно. Она рассказывает вдохновенно. Видно, что ей нравится даже та работа, которой ей приходится учиться.

Вскоре она затихает. Я исподтишка наблюдаю за ней. Это тоже интересно: она что-то пишет, рисует в графическом планшете. Никогда не думал, что мне нравится смотреть, как кто-то работает.

А потом что-то в ней неуловимо меняется, и мне становится любопытно, что же вызвало такую сосредоточенность. Неслышно подхожу и заглядываю ей через плечо.

— Что ты делаешь? — вырывается у меня невольно. Я и так вижу — что: ковыряется на сайте, где предлагают жильё в наём.

— Ищу квартиру, — идёт она пятнами. — Я же обещала. Мне нужно перебирать варианты и быть очень осторожной.

— Горький опыт? — вспоминаю её гроб на колёсиках — дурацкую сумку с вещами. Надя несчастно кивает, но рассказывать о своих злоключениях не спешит.

И меня почему-то задевает её упрямство. Бесит даже. А может, я всего лишь ищу повод, чтобы выпустить на волю кровожадного джинна из своей души?