Насколько я помню, я не испытывала ни малейшего страха, должно быть, для него просто не оставалось места, было лишь ощущение важности и необходимости того, что я делаю; я бежала, затем несколько раз останавливалась, чтобы перевести дыхание, снова бежала, переходила на быструю ходьбу, вознося молитвы о том, чтобы добраться до места, сделать то, что я должна, затем вернуться назад и чтобы при этом никто меня не заметил. Лиса выскользнула из кустов и перебежала мне дорогу. А подняв голову, я увидела сидящую на ветке утреннюю сову с широко открытыми глазами.

В лощинах было довольно холодно, но я этого не чувствовала, поскольку большей частью бежала. Что бы подумали обо мне, если бы увидели? Женщина бежит по полю и тропам, одна, когда едва занимается утро, добегает до церковного двора и проскальзывает в калитку.

Я остановилась, чтобы перевести дыхание. Внезапно подумала, хотя, как ни странно, без всякого страха, что если суждено увидеть привидение, то сейчас самое время и место для его появления. Однако привидение не явилось.

Во всяком случае, я ничего не видела.

Кроме холмика рядом с посыпанной гравием дорожкой.

Свежая земля слегка осела, и наверху лежал единственный крест из красновато-коричневых хризантем. Мне не нужно было особенно к нему присматриваться, я помнила, что он был от Джайлса и Роджера.

Остальные цветы исчезли. Обогнув церковь, я обнаружила деревянную платформу, на которую их свалил садовник. Сверху они были присыпаны землей и завалены ветками, так что венков и цветов не было видно.

Почувствовав радость и облегчение, я повернулась, чтобы идти, но когда поравнялась с кустом остролиста на углу, что-то привлекло мое внимание. Я увидела карточку, прикрепленную обрывком ленты к шипу среди темно-зеленых листьев. Я протянула руку, сорвала ее и завороженно уставилась на кремовую поверхность с черным ободком, на набранные черным шрифтом слова и на черный инициал, написанный от руки: Р.

Я уколола палец о шип, и когда засовывала карточку поглубже в карман, на ней остался след крови.

По всей Англии шли дожди - надоедливые, беспрерывные, неослабевающие, небо было закрыто серыми свинцовыми облаками; даже я устала от этого зрелища и, отвернувшись от окна, взялась за книгу.

Казалось, я должна была быть счастливой, как того ожидала, однако усталость, утренние события, все эти удручающие и пугающие вещи сделали свое дело, я чувствовала себя опустошенной и не испытывала ни радости, ни волнения от того, что оказалась в этих местах. Я уже к этому привыкла и воспринимала все как данность. Ощущения свободы, по которому я раньше тосковала, также не было, я чувствовала себя затворницей. Я жалела, что не умею вышивать или плести кружева, чтобы занять руки, когда устану от чтения. Это придавало бы мне деловой вид, и Максим это одобрил бы, он хотел видеть во мне уравновешенного, надежного компаньона, ему не нравились перепады в моем настроении, и поэтов течение долгого времени старалась дать ему то, чего он хотел, старалась приободрить его.

Центральная Англия была аспидного цвета, крыши облескивали черным глянцем. Косой дождь гвоздил клоны холмов, вершины которых скрывались в тумане.

Дома, говорила я себе, мы дома, однако не чувствовала этого.

Максим читал газеты, книгу, два-три раза выходил в коридор, чтобы постоять у окна.

Я так мечтала об этом, и все оказалось испорчено. Максим, похоже, где-то далеко в своих мыслях, разобщают нас и мои мысли, поскольку теперь у меня есть тайны, и я должна их хранить. Вопросы продолжали звучать в моем мозгу, хотя и шепотом. Кто? Каким образом? Зачем? Откуда привезен венок? Чего они хотят? Они? Кто они? И зачем? Зачем? Зачем? Эти слова звучали в том же ритме, что и стук колес.

Дверь тихонько приоткрылась. Вернулся Максим.

- .Не пойти ли нам выпить кофе? - спросила я.

Он покачал головой и снова уткнулся в бумагу, которую, я была уверена, уже прочитал. Он не хотел разговаривать. Это моя вина, я знала, однако ничего не могла поделать.

Поезд приближался к Бордерсу, холмы выглядели голыми и унылыми. Англия казалась пустынной, ручьи дождя стекали по окнам - должно быть, вместо моих слез.

Однажды я увидела женщину, которая шла через наш вагон по коридору, я случайно подняла голову и на долю секунды поймала ее взгляд. Казалось бы, что особенно по затем увидела в ее взгляде вопрос, она словно что-то вспомнила, отступила на шаг и посмотрела на нас более внимательно. Я поспешно взяла книгу и отвернулась, а когда снова осмелилась поднять глаза, женщины уже не было.

Ну и что в этом такого, сказала я себе, ничего особенного. Мы не были в Англии более десяти лет. Все давно прошло и позабыто. Была война, которая легла глубоким рвом между прошлым и настоящим.

Однако чуть позже, когда мы в первый раз пришли в вагон-ресторан и я, развернув салфетку, стала крошить черствый хлеб себе на тарелку, я увидела, что женщина сидит за столом через проход. Она была в фиолетовой блузке, и я могла уголком глаза наблюдать за ней.

Когда официант принес нам суп и плеснул на скатерть во время неожиданного рывка поезда, Максим раздраженно попросил сменить скатерть, а я попыталась его успокоить; во время этой возникшей из-за пустяка перепалки я подняла глаза и встретилась взглядом с женщиной. Я почувствовала, как вспыхнуло мое лицо, и страшно на себя за это рассердилась. Она сидела с компаньонкой, которая была моложе ее. Судя по тому, как сверкнули ее глаза, она узнала нас и энергично подалась вперед. Я видела, как шевелятся ее полные губы, видела, что она шепчет что-то компаньонке, даже догадывалась, что именно она говорит. Скорее всего называет наши имена. Позже, в своем купе, она, должно быть, скажет: "Это был Максим де Уинтер со своей второй женой... Они много лет провели за границей... Говорят, он вынужден был... Ну, ты помнишь - Мэндерли, Ребекка..."

Она неприятно напомнила мне миссис Ван-Хоппер, которая, положив вилку и вскинув лорнет в ресторане отеля в Монте-Карло, когда-то произнесла: "Это Макс де Уинтер. Владелец Мэндерли. Вы, конечно, слышали об этом поместье".

Я положила руку на плечо Максиму и быстро сказала что-то об открывающемся виде из окна - как я помню, поле зрения оказалась отара овец. Мне отчаянно хотелось чтобы он не заметил того, что его узнали. К тому же я надеялась с помощью легкого прикосновения вернуть его к себе.

Он еле заметно улыбнулся и сказал: - Рыба отвратительно пересушена.

- Не обращай внимания, - отреагировала я.

- Ладно. Давай будем смотреть на овец.

Мне показалось это смешным, и я захихикала, он поднял брови, лицо у него смягчилось, я с облегчением вздохнула и от внезапного прилива счастья сделала большой глоток вина; мы снова посмотрели в окно и увидели, что становится темно.

- Мы в Шотландии, - сказал Максим, и в его голосе я уловила воодушевление.