Мужа, старше ее на тридцать лет, называла «папулик».

– Ну, папу-улик! – капризно тянула она в трубку.

Разговаривая по телефону, она подыгрывала себе лицом, чтобы не забыть ненароком нужную мимику, и надутыми губками умело изображала недалекость ума.

«Папулик», как и положено, позвонил утром любимой девочке узнать, как она там, прервав на интересном месте неспешную утреннюю атаку Дмитрия, еще до конца не решившего, хочет ли он этого.

Ночью молодица старалась поразить его воображение изобретательностью, близкой к профессионализму, повышенной активностью и напором.

Поразить чем-то Победного было трудно, ближе к «невозможно», и он после парочки добротных заходов подумывал, не вызвать ли Осипа и не отправить ли неугомонную дамочку домой к детям, чтобы спокойно доспать оставшуюся часть ночи. Но молодица развлекала его не только буйством тела, но и веселыми рассуждениями. Ну ладно, пусть останется.

Да и мало ли когда придется приехать без девушки, а в ближайшем губернском городе будет с кем провести время.

И не совсем глупенькая, смышленая, правда, все мысли направлены на достижение одной цели. Его повеселили рассуждения о ее дальнейшем благополучии, застолбленном рождением сыновей, и продуманная масштабность планов.

– Ну, папу-улик, – тянула она, пошаливая пальчиками у Димы в паху, – ну что ты уехал и оставил меня одну-у? Мне совсем без тебя скучно! Давай, что ли, я к тебе приеду.

Она послушала ответ и сместила ручонку чуть повыше, стрельнув на Диму заговорщицки глазами. Он убрал ее руку.

– Ну, тогда я в Москву поеду, что я буду здесь сидеть!

Дима встал и пошел в душ.

Мужа ее он пару раз видел и поражался – мужик толковый, с головой, бизнесмен грамотный, как это его угораздило вдряпаться в такую жену? Или «имидж превыше всего»?

«Кто бы уж выступал, Победный! – одернул он себя, стоя под ледяными струями, впивающимися в тело, разморенное ночными утехами и началом утреннего «заходца». – У тебя самого две раскрасавицы в женах числились, родные сестры этой!»

Дамочка потерлась полдня рядом с ним в усадьбе, поактивничала пару раз сексом в перерывах между плаванием и обедом и убыла.

– Поеду в Москву, что мне в нашей глуши торчать! Это тебе хорошо, ты отдыхать от столиц приехал, а я здесь скучаю.

«И слава богу!» – вздохнул с облегчением про себя Дима, сдавая барышню на руки Осипу для отправки. Что-то муторное, темное ворочалось у него внутри, вызывая раздражение и недовольство собой.

«А что ты хотел?! По расчету ты уже попробовал дважды, а по каким-то иным причинам это, как говорит мама, «не про нас»! Да и какие такие иные причины?!»

Он привычным усилием воли выкинул раздражающие мысли из головы и остальные полдня провел в кабинете за работой.

Но муторная темность недовольства разрасталась внутри, ухала, напоминая о себе, не давая покоя и разбудив среди ночи.

Поняв, что уже не заснет, Дмитрий побродил по дому растревоженным шатуном, отмахнулся от бдительного Осипа, неслышной тенью заботливо помаячившего в дверном проеме.

– Все нормально, иди досыпай.

Что все не нормально, Осип знал точно, но ответ на не заданный им вопрос означал обещание, что Дима из дома никуда не сунется.

Налив себе виски в заполненный доверху кубиками льда пузатый стакан, Дмитрий поднялся наверх, в маленькую мансардушку под самым козырьком островерхой крыши, с большим витринным окном.

Когда случались бессонница от перегруза, или необходимость что-то обдумать в тишине, или – что совсем редко – маета душевная, как сегодня, он поднимался сюда.

Прогретая, раскаленная за день солнцем комнатушка остывала ночью, умиротворяюще обволакивая запахами смолистой древесины, сухих трав, старательно разложенных в марлевых мешочках по углам комнаты заботливыми руками управляющего хозяйством Домины Льва Семеновича.

Дмитрий распахивал обе створки огромного, до пола окна и устраивался возле ажурной решетки декоративного балкончика-обманки, не зажигая света, и смотрел на открывающийся отсюда великолепный вид.

Дорога, за ней тянулось, взбираясь наверх, на небольшой пригорок, поле, стена дальнего леса на вершине холма, величавая дубовая роща в углу пансионатской территории, а рядом с ней чуть развернутый влево от параллели с рекой один из корпусов. Диме нравилось это здание, небольшое, четыре этажа, на пять балконов по фасаду. С верхним пентхаусом в итальянском стиле – с огромными кадушками растений, с раздвигающимися стеклянными панелями, создающими летнюю открытую террасу, с маркизами на причудливо изогнутых фонарных держателях, выступающими из крыши, как реи парусника.

Он чем-то и напоминал старинный парусник – то ли светлыми льняными маркизами, как повисшими парусами, то ли пузатыми ажурными балконными решетками. А профессионально сделанный ландшафт вокруг здания и начинающаяся за ним аллея поддерживали общий итальянский стиль.

В этом здании все номера были класса люкс и выходили балконами на реку, и ни одно из окон в корпусе не светилось. Слабо посвечивали приглушенные на ночь до тления фонарики вдоль дорожек, да немного более ярко горел фонарь над входом.

Он смотрел в ночь, прислушивался к звукам темнеющей реки, редкой несмелой перекличке птиц – где-то ухнула сова, плеснула рыбина и ушла на глубину, и постепенно стала отступать непонятная раздражительность, вытолкавшая его из постели.

Раз приказы, окрики и волевые усилия по изгнанию ненужных эмоций и мыслей не срабатывают, значит, надо достать из себя то, что растеребило, замутило душу и мысли, – увидеть, понять и вычистить вместе с этой темной мутью.

И Дима заглянул в свое ворочающееся глубинное недовольство.

«Ну, и в чем дело?»

Да ни в чем!

Все эти Нади, Вали, Тани, Кати одной денежно-расчетливой заинтересованности, одинаковости с лица, и даже при наличии интеллекта и изюминки, если повезет, все равно из одного болотца, все той же заинтересованности и с четкими следованиями правил по достижению цели.

И так всю его жизнь! Вот всю жизнь!

Он женился в двадцать два по окончании училища на севастопольской девушке Марине.

Они познакомились на кадетских танцульках в его училище.

Севастопольские девушки, впрочем, как и барышни иных городов, в которых имелись высшие военные училища в те советские времена – не все, естественно, девушки, но большинство, – имели ту же целевую задачу, что и нынешние мармулетки, а именно: как можно удачней выйти замуж за хорошие деньги с перспективой на деньги большие.

Хорошие деньги в доисторические времена счастливого незнанием застоя светили только военным. Академиков, артистов, дипломатов и министров с их помощниками на всех не хватало, да у них имелись свои девушки, а для остальных – только военные.