Кадетские танцы в училище – это был верх экстрима! Который начинался взятием штурмом дверей, ведущих к будущему благополучию. Что вытворяли девоньки для того, чтобы попасть в заветные врата, – это отдельная тема!

С таким же напором, азартом и ненавистью во времена глобального дефицита ломились в магазины за колбасой и сапогами.

Маменьками и папеньками доченьки города-героя затачивались с детства под одну жизненную задачу – «выйти замуж за военного!». С ясным видением и пониманием своего светлого будущего благополучия.

Марина являлась яркой представительницей именно этой категории. Но она была премиленькой, клялась, что любит его до слезы в глазах, и прицельно шарашила таким убойным сексом, что Дмитрий порой еле ноги волочил. К тому же без жены ехать на место несения службы никак было нельзя. Если ты не хотел тронуться крышей, подвывая на одной из сопок, расположенных в самой… ну, сами понимаете чего, страны.

С Мариной как-то сразу стало тяжело и нерадостно. Она полгода его пилила, что Победный затащил ее черт знает куда, а не воспользовался отцовскими связями или связями друзей отца, чтобы получить хорошее место назначения.

Комнатулька в офицерском общежитии, которую выделили молодой семье, размерами больше походила на кабину грузового лифта и всегда находилась в захламленном состоянии, потому что, как выяснилось, его молодая жена хозяйкой оказалась никакой.

Секс по-прежнему оставался хорош, и это единственное, что примеряло Дмитрия с семейной жизнью. Но одним сексом жив не будешь, а скорее не будешь жив, и он сбегал с облегчением на свой корабль.

Когда, тяжело хрустнув хребтом, начала разваливаться, рассыпаться и разлагаться страна, Марина своим врожденным, впитанным с молоком матери расчетливым умом уловила перемены, первой ласточкой оповестив о смерти империи – собрала вещи и уведомила Диму о своем уходе.

– Мне не нужен такой муж. И пусть ты десять раз капитан задрипанного кораблишки и раньше всех твоих однокашников получил и звания, и корабль, но зарплата у тебя никакая, и ты постоянно бухой! Я уезжаю к маме в Севастополь.

Он пожал равнодушно плечами и улегся спать.

А что скажешь?

Детей она категорически не хотела и втайне от него, пока он находился в рейдах, дважды сделала аборт, не сообщив ему о беременности. Ее не устраивали ни его должности, ни карьерный рост. Без сомнения, единственный расклад, который ее бы устроил, – стань он адмиралом на Карибских островах, а она бы ждала его в отдельном частном бунгало.

В одном она была права – пили они тогда по-черному!

Потому что чувствовали себя брошенными детьми на заплеванном грязном вокзальном перроне, которым родители приказали сторожить вещи, а сами ушли и забыли про них. А дети сидели на чемоданах, лупали непонимающе глазенками, по-тихому плакали и ждали, когда же придут родители.

Никто не собирался возвращаться за ними и забирать.

И вещи, которые они так старательно сторожили, оказались никому не нужными старыми тряпками. Их обманули, бросили, и они что-то такое уже подозревали, но не могли уйти.

Вот они и бухали, заливая спиртом трещавшее по швам нутро, разрывающееся между чувством офицерского долга и бесполезностью какого бы то ни было геройства, стойкости и равнодушной ненужности своей стране.

Победный продержался еще год и ушел, наплевав на все заслуги-выслуги, воспользовался только тем, что его ценили и уважали, и уговорил начальство продать ему в частную собственность списанный на металлолом буксирчик.

Уговорил уйти со службы в новое дело своего механика Петра Алексеевича Иванова, «Кулибина», гения, и друга Лешку Демина увлек идеей. Втроем, крутясь так и эдак, договариваясь, выпрашивая, а порой просто откровенно воруя бесхозное, они за три месяца при помощи нелегально нанимаемых матросиков восстановили до красоты буксирок и чапали на нем туда-сюда, развозя, перевозя, буксируя, доставляя. Вообще не спали, жили на корабле, похудели до костей, просолились, задубели, а, отмотав навигацию, сели, подбили бабки и обалдели – «ни фига себе!».

Сумма вышла по тем временам для людей, никогда не державших в руках многочисленные денежные купюры, весьма внушительная. На себя-то они не тратили почти ничего, на еду да изредка на водку с солярой, с мичманами кораблей договаривались, с починкой Алексеич сам справлялся.

Сели они второй раз рядком, приняли спиртику и важные решения: во-первых, создать компанию, придумать название, закрепить документально участие и долю каждого, во-вторых, надо двигать поближе к деньгам и большим городам, а это значит – в Питер.

Продали они свою «Аннушку», как назывался их буксирок, за хорошие деньги и в хорошие руки, всплакнули над ней, кормилицей, и двинули в славный Петров град налаживать связи, контакты, бизнес. И закрутилось, завертелось.

А мужиков своих он потерял. Давно.

С Мариной к тому времени развелся и имел сведения о ее благополучном повторном замужестве.

На третьем этаже корпуса-шхуны в одной из комнат зажегся неяркий свет.

«Тоже кому-то не спится», – подумал Дима, радуясь, что можно отвлечься от воспоминаний нелегких, тягостных.

Он увидел силуэт вышедшего на балкон человека, подсвеченный из комнаты. На таком приличном расстоянии между домами не рассмотреть, женщина это или мужчина.

Человек стал передвигать балконную мебель. В не замусоренной городским шумом, особенно звенящей предрассветной тишине, не тревожимой и шелестением листьев в полном безветрии, звуки передвигаемых кресел разносились по округе свободным полетом.

«Женщина», – понял он и улыбнулся.

Мужчина так двигать мебель не будет. А не сходить ли за биноклем, посмотреть – но так подумал, мимолетно, бездейственно.

Не пойдет. Зачем?

У человека свои нелегкие мысли, не дающие спать по ночам, не стоит вмешиваться подсматриванием, ему-то самому ой как бы не понравилось, если б за ним подсматривали.

Дима почувствовал что-то вроде товарищеского участия к собрату по бессоннице.

Или как сказать? К сосестре?

Небо просветлело – рассвет скоро. Раздражение, муторность душевная, потревоженные воспоминания притупились, улеглись, не будоража маетой.

«Ладно. Надо поспать, а то там Осип извелся весь», – решил Победный.

Осип эти его ночные сидения терпеть не мог! Нервничал, ворчал по утрам как бы незаметно, себе под нос, но так, чтобы Дима слышал:

– Ты ж там как мишень торчишь, Дмитрий Федорович! Даже для тупого нерадивого снайпера как ярко-красная мишень!

И потом полдня пребывал не в настроениях и прохаживался по поводу пансионата:

– Ну, он твой, и что! Они же вещи отдыхающих не проверяют! И захудалого металлоискателя не поставили! Проноси хоть винтарь, хоть гаубицу! Сколько раз говорил – рентген аэропортовский надо, а то друг друга постреляют, и тебе опасно!