Он еще посидел с Машкой на руках, пока Полина Андреевна меняла белье на Машкиной кровати, отнес ее в постель и, воспользовавшись моментом, когда Полина Андреевна вышла за чем-то на кухню, поцеловал спящую Машку в лоб.

Посмотрел, подумал и поцеловал еще раз.

Вернувшись домой на плохо слушающихся, подгибающихся при каждом шаге ногах, он достал из холодильника бутылку водки и выпил. Всю. Из горлышка. Не отходя от холодильника.

Сегодня он победил смерть! Он заглянул ей в лицо! И это была жуть кромешная!

Но он победил и ужас, и страх, и смерть.

А потом он проспал сутки и сбежал от выздоравливающей Машки в поход с друзьями под мыс Сарыч на неделю. И избегал встреч с ней до самого Машкиного отъезда в Москву.

Они увиделись еще раз. Один. Когда ей было шестнадцать лет.

У Димы затвердело лицо от воспоминаний.

Осип ощутимо напрягся, посматривая на него в зеркало с переднего сиденья, привычно улавливая настроения Победного.

Дмитрий не хотел об этом думать.

Зачем он вспомнил? Давно похороненное в глубинах сознания. На хрена?!

Сколько ей сейчас? Тридцать четыре? Да. Какая она сейчас, Машка?

У нее сильный характер, наверняка справилась, не далась этой дерьмовой жизни. Хотя что он может знать о ее характере? Последний раз он видел ее восемнадцать лет назад, и всего несколько часов. И черт его знает, какой у нее тогда был характер? Не разберешь.

За восемнадцать лет такое перелопатилось в стране!

Бушующие девяностые переломали, сжевали и выплюнули и сильных, и слабых, и не самых сильных, и не самых слабых. Кто выплыл, выжил, выгрызя, отвоевав свое место – единицы, те пошли дальше, отдышавшись и пробуя новую жизнь на вкус.

Но чего это стоило!

Смогла она выстоять, не сдаться?

Осип все поглядывал на него в зеркало без эмоций на лице, но его затылок просто-таки излучал тревогу.

Если выстояла, то наверняка сейчас успешная, благополучная, хронически замужняя, с детьми, карьерой переводчица или референт, а может, и топ-менеджер.

И он очень живо, как в кино, представил благополучную Машку, в стильном деловом костюмчике, на каблуках, с портфельчиком в руке, возвращающуюся с работы домой, бросающую портфельчик на пол, чтобы обнять выбегающих встречать маму детей и поцеловать мужа, вышедшего из комнаты вслед за детьми ей навстречу.

Ну и хорошо! И дай бог ей счастья.

Но что-то зацепило крючком и потащило, растравливая душу от этой благостной картинки Машкиной счастливой, получившейся жизни.

Кадр сменился, и Победный увидел другой вариант: усталую, сломанную Машку, замороченную начальником-самодуром и тупым мужем-бездельником, пролежавшим диван толстой задницей, Машку, тянущую на себе непомерный воз. Уже немного оплывающую телом, с морщинами, потухшими глазами.

Да к черту!!! Что за дела? С какого хрена его потащило в это?! В воспоминания, никому не нужные?

Дима посмотрел осмысленно в окно, приказав себе убрать из сознания всю придуманную чушь.

Машины неслись сквозь какой-то городишко.

– Осип, давай заедем перекусим, и ребят надо накормить. Если здесь есть нормальный ресторан, разумеется, – распорядился Дима.

– Сейчас, Дмитрий Федорович, – отозвался Осип, нажимая кнопки сотового.

Через пару минут Дмитрий Федорович очистил мысли и разум от поднявшихся со дна сознания, вызывающих горечь во рту воспоминаний, эмоций и прочей ерунды.

В первую ночь в пансионате Марии Владимировне Ковальской приснилось море.

Севастополь. Жара. Шпарящее солнце, раскаляющее воздух до миражной тягучести. Маленькая Машка карабкалась на здоровенный камень в море. Солнце суется в глаза миллионами солнечных зайчиков, отблескивающих от воды, и она все время щурится. Вода, нагретая до состояния парного молока, кажется тягучей, как и воздух.

От долгого бултыхания в море кожа размякла, разнежилась, побелела от соли на ступнях и ладошках и давно скукожилась.

Обрезаясь об острые края камней и кинжальные лезвия выставленных боков мидий, намертво приросших к ним, она упорно лезет наверх.

Карабкаться тяжело, но она знает, что обязательно-обязательно заберется и нырнет с покорившейся каменной вершины, ведь она не просто так лезет, не ради баловства, а очень даже со смыслом. Когда она заберется, постоит, покричит и ухнет в воду – и сразу будет ей, Машке, счастье!

Она залезла, ободрав кожу на ручках-ножках и коленках, и без того многострадальных по причине неуемного Машкиного характера, постояла наверху, чтобы перевести дыхание и ощутить всю полноту победной радости, подняла руки вверх, высмотрела кого-то на берегу и закричала:

– Смотри!!! Я ныряю!!!

Помедлила несколько секундочек – добрать чуть-чуть храбрости, подняла руки повыше – и нырнула!

Сине-зеленая, прозрачная до хрустальности вода стремительно неслась ей навстречу.

«Здесь совсем мелко! Я убьюсь!!!» – отстраненно, по-взрослому подумала Машка.

– А-ах! – испуганно простонала она.

Села на кровати и проснулась.

Перед глазами все летела и летела сине-зеленая вода навстречу, выпячивая свое неглубокое дно, а на нем камни и скорострельных мальков, пульками разлетевшихся в разные стороны от надвигающейся тени падающего Машкиного тела.

Она быстро выбралась из огромной кровати, поплелась к холодильнику, изгоняя из головы летящую навстречу морскую гладь, достала бутылку минералки, попила из горлышка, опершись рукой о раззявленную дверцу холодильника.

– Нет, ну надо же! – громко возмутилась Мария Владимировна. – Приснится же такое!

«Такое» было не запутанным непонятной символикой и действиями сном и не кошмаром с сюжетами из Босха, а вполне реальным событием из ее детства.

Маша резко захлопнула холодильник, постояла, посмотрела на бутылку воды в руке.

Заснуть она уже точно не сможет!

– А-а, и!..

Мария Владимировна рывком опять открыла холодильник, сунула в раздражении воду в его нутро и достала початую бутылку белого вина, бокалом которого отмечала вечером начало отпуска и свое прибытие в пансионат.

Дернув за шнур, включила торшер, заливший угол комнаты уютно-интимным неярким светом, отыскала на стуле кофту. Путаясь в рукавах, повозившись и ворча сквозь зубы, все-таки натянула ее на себя, достала из посудного шкафа бокал и вышла на балкон.

Повозилась, передвигая поудобней плетеные кресла и столик, покрытый вместо столешницы толстым стеклом, уселась, закинула ноги на второе кресло.

Красота-то какая!

Тишина! Не тронутая ничем. Осторожное, редкое щебетание птиц, светлеющее небо, готовящееся принять восходящее солнце, темные неподвижные шапки деревьев, ни ветерка, слышно течение реки, светлеющей вместе с небом.