– Поеду с тобой, – сказала она. – С радостью.

– Вылетаем послезавтра.

Два дня спустя их самолет приземлился в Пизе, а там ждала заказанная Алеком машина, чтобы отвезти пассажиров в город Лукка. Поездка не заняла и часа, и к вечеру они были на месте. Магазины были уже закрыты, и повсюду было как-то тихо, точно городок спал. Элли взглянула на высокие городские стены и подумала, что никогда не видела ничего прекраснее. Алек снял для них старомодную квартиру, выходящую окнами на уютный закрытый дворик, и из терракотовых горшков приветливо пламенела герань. Кровать в их спальне была старой, с потемневшим от времени деревянным изголовьем, простыни – белоснежными, благоухающими лавандой.

Элли знала, что они с Алеком отличаются от обычных молодоженов, но, стоило мужу закрыть дверь, как в душу ее закралась робкая надежда. Она подумала: «Мы в городе, где нас никто не знает – двое затерявшиеся в толпе людей, столь же незнакомых нам. Неужели нет шанса, что мужчина, за которого я вышла замуж, хоть ненадолго снимет свою маску, ведь никто, кроме меня, этого не увидит».

Они занялись любовью, распаковали вещи, сходили в душ, а затем Алек пригласил ее на ужин в саду, где сияли свечи. Они ели одно из фирменных блюд Италии – тортелли луччезе – ярко-желтые спагетти с соусом из фарша и восхитительного соуса рагу. А потом они сидели под звездным небом и наслаждались кофе, держа друг друга за руки – на миг Элли показалось, что ее мечта воплотилась в реальность. Будто они и впрямь были настоящими молодоженами, любящими друг друга, а не актерами, играющими роль. По пути домой Элли обняла Алека за шею и пылко поцеловала, а он подхватил ее на руки и понес в спальню, и выражение его лица заставило ее задрожать.

Наутро Элли проснулась одна. Минуту она лежала, живо припоминая все, что было ночью, а затем встала, накинула халат, плеснула на лицо холодной воды, чтобы согнать сон, и отправилась на поиски Алека. Он сидел на балконе, на маленьком столике перед ним был завтрак, и аромат кофе переплетался с восхитительным запахом жасмина.

– Откуда это все? – спросила Элли, глядя на хрустящий хлеб, масляные булочки и ярко-красный джем.

– Я встал рано, а ты так мирно спала, что я не стал будить и отправился погулять по городу, ну и заглянул в панифицио[1] на обратном пути. – Он налил кофе в две чашки, протянув ей одну, и улыбнулся: – Чем хочешь заняться сегодня?

И вдруг – Элли так и не поняла, что стало тому причиной, – сцена идиллии начала таять на ее глазах, точно кто-то потянул за крохотную ниточку и роскошный материал начал рваться. Все происходящее показалось фарсом: Алек, безупречно красивый в своей белой рубашке с открытым воротом и темных брюках, с глазами, сияющими, точно драгоценные камни, его вежливая манера держаться с ней, точно она была очередным пунктиком его повестки дня. Улыбка его была скорее автоматической, а не искренней, и Элли ощутила, что злится на его какое-то бездушное самообладание и отчужденность. «Все это совсем не похоже на правду», – подумала она, и в душе начала закипать ярость.

Она села и посмотрела на него.

– Вообще-то я бы хотела поговорить о ребенке.

Он замер.

– О ребенке?

– Верно, о нашем ребенке, ведь мы никогда о нем не говорим. – Она помолчала и приложила руку к животу. – Несмотря на то, что он – часть меня, мы никогда не разговариваем о нем, так ведь? Мы как-то обходим эту тему молчанием. Ну, я, конечно, хожу к врачу, приношу отчеты о своем здоровье, и ты доволен. Пару раз ты даже ходил со мной, кивал, где требовалось, – но все равно, ты ведешь себя так, будто не случилось ничего особенного или все это происходит с кем-то другим, а не с тобой. Так, будто все это нереально.

Тень пробежала по его лицу, и он пожал плечами:

– Можно, конечно, сидеть и строить гипотезы о том, что мы будем делать и как вести себя, когда он появится, но к чему все это, ведь что будет на самом деле, трудно предсказать.

– И что теперь, не говорить на эту тему, пока не родится?

Взгляд его затуманился, и внезапно он перестал казаться таким отстраненным:

– Ну, я так и сказал.

И Элли передернуло от его слов – была в них какая-то затаенная боль, что он не в силах был скрыть. Она заметила, как тело его напряглось, и невольно подумала, что же могло стать причиной тому. Почему, интересно, у нее не хватает смелости взять и спросить его об этом прямо, и не отступать, пока он не скажет? Чего она так боится? Того, что, открыв его тайны, выпустит на волю что-то, что убьет ее робкую надежду, что притаилась в ее сердце? Уж лучше знать все как есть и смотреть в лицо правде, какой бы мрачной она ни была… Это лучше, чем строить мечты, неспособные ожить.

– Знаешь, все это время, пока мы вместе, ты никогда не говорил о своем детстве, – произнесла она. – Лишь раз обронил, что никогда не пользовался общественным транспортом, потому что отцу твоему принадлежал целый остров.

– И почему, как ты думаешь, я об этом молчу? – ответил он вопросом на ее вопрос. – Когда кто-то предпочитает о чем-то не говорить, обычно тому есть причина.

– Ты никогда не рассказывал о своей семье, – упрямо продолжала Элли. – Ни слова. Я даже не знаю, есть ли у тебя братья или сестры.

– Нет.

– И о родителях ты ни разу не упоминал.

Он посмотрел в ее глаза, не улыбаясь:

– Может, оттого, что я не хочу об этом говорить.

– Алек, – она наклонилась к нему, – ты должен мне рассказать.

– Почему? – бросил он.

– Потому что наш ребенок унаследует гены твоих родителей, твой отец…

– Мертв, – отрезал он. – И уж поверь, тебе лучше надеяться, что наш ребенок не унаследует много от него.

По спине ее пробежала дрожь.

– Ну, а мать…

Ответом ей вначале было молчание, а затем Алек спросил:

– Что моя мать?

Элли не ожидала такой жесткости в его голосе и того, что он так резко расправит свои могучие плечи. Судя по его реакции, она вступила в запретную зону, но пути назад не было. Не сейчас. Если сейчас отступить, он может вздохнуть с облегчением, но что будет потом? Всю жизнь с этого момента он будет говорить ей половину правды, и ей придется воспитывать ребенка в неведении, а оно искажает реальность. Ведь знание – это сила. Разве баланс сил в их отношениях уже и так не пошатнулся?

– Она жива?

– Не знаю, – бросил он холодно. – Я ни черта не знаю о ней. Хочешь, чтобы я объяснил тебе на пальцах, Элли? Она бросила меня, когда я был ребенком, и даже несмотря на то, что я известен своей памятью, даже я не могу припомнить, как это было. Ну что, довольна?

Элли почувствовала головокружение. Его мать бросила его. Разве это не самое ужасное, что может случиться? Она где-то однажды прочитала, что лучше уж быть оскорбленным, чем покинутым. Теперь эта фраза обрела смысл – обидчику всегда можно ответить, а вот если вас бросили, у вас нет иного выбора, кроме как терзаться догадками и страдать от пустоты. Элли представила, как однажды крошечный малыш просыпается и плачет, призывая мать, а она не приходит к нему. Каково это – скучать по материнским объятиям и никогда не познать их? Даже если связь малыша с матерью еще не столь сильна, младенцу нужна ее защита, иначе он беспомощен. Даже ничего не понимая еще в человеческих отношениях, можно навсегда на подсознательном уровне перестать доверять женщинам. Не это ли является причиной его холодности и отсутствия настоящей близости между ними, каким бы невероятным ни был секс?