– Товарищ комиссар, да как же вы?.. – растерянно проговорил Альбиков. – Он ведь уже почти сдался!

– А ты, сержант, взгляни, что эти твари с ранеными сделали! – с болью в голосе сказал Гайдар.

Все машинально повернулись в ту сторону, где лежали наши бойцы. Только Марина, едва сделав небольшой шажок, покачнулась и рухнула на колени. Выронив винтовку, бросаюсь к ней и подхватываю на руки:

– Что с тобой?

Но девушка меня почти не слышит – глаза закатились, она близка к обмороку. Да что же это такое, мать вашу? Смерть, в самом кошмарном ее проявлении, преследует несчастную девчонку, словно она проклята. Дурная карма прежней жизни, как сказала бы моя бывшая жена.

– Игорь, посмотри! – каким-то странным, как будто у него ком в горле, голосом говорит Барский.

Аккуратно укладываю Марину, подбираю «АВС» и топаю к друзьям, которые стоят под деревом, выстроившись в неровный рядок, и смотрят на что-то у корней. Там лежали… наши раненые…

После слов Гайдара я был готов к тому, что они мертвы, но простое убийство показалось просвещенным европейцам слишком скучным… Беспомощным людям вспороли животы от паха до грудины и вырезали на лбу пятиконечные звезды. Господи, ну зачем их надо было мучить? Ведь лишить жизни можно было одним выстрелом! Ради чего немцы так поступили? С целью получения сведений? Так не успели бы их нормально допросить! Чтобы запугать живых? Но ведь они планировали перебить нас всех, кого запугивать? Для чего понадобилась эта бессмысленная жестокость? Оставалась только одна причина – тот, кто это сделал, получал удовольствие от процесса.

Я не ангел, а старый, злой, мстительный человек с выжженной душой, таким меня сделала война. Приходилось совершать жуткие поступки – добивать раненых врагов, пытать пленных, казнить убийц, кастрировать насильников, но я всегда считал это тяжелой, грязной работой, за которую мне суждено попасть прямиком в ад, а не источником наслаждения.

– Похоронить бы… – с тоской сказал Стерх.

– Похороним, – глухо пробормотал, отворачиваясь, Альбиков. – Своих только дождемся…

– Надо поляну сперва зачистить, – машинально посоветовал я, продолжая смотреть на растерзанные тела.

– Что? – не понял Хуршед.

– Проверить местность, вдруг где-то недобитки затаились! Кто из наших еще уцелел?

– Нас трое осталось. Сержант Барков тяжело ранен, у броневиков остался, – ответил Стерх. – Моих ребят всех положили. И шоферюг… Насчет часовых не скажу, надо сходить посмотреть… Однако сомнительно, что кто-то выжил. Разве что немчик этот…

– Вондерер уцелел? – удивился я.

– А чего ему, суке, будет? Как стрельба началась, я его на землю уложил и велел не отсвечивать. Ладно, пойдем… поляну чистить! – мрачно сказал Альбиков, щелкая предохранителем.

– Пойдем, – киваю, перехватывая винтовку поудобнее, чтобы поменять магазин, и тут меня… отпускает. Ноги подкашиваются, неловко плюхаюсь на землю, чуть не выронив оружие.

– Игорь, что с тобой? Ты ранен? – словно сквозь толстый слой ваты доносятся встревоженные голоса друзей.

Зачем эти дурни меня тормошат? Будь я действительно ранен, тут бы мне и писец пришел!

– Ну-ка, разойдитесь! – командует Марина. Быстро она взяла себя в руки, когда врачебный долг позвал. Один-единственный у нее теперь на попечении раненый… – Миша, принеси мою сумку, она под деревом осталась! Быстрее! А вы помогите его отнести… Вот только куда? Трупы кругом…

– Давайте к машинам, – предлагает Альбиков.

Меня неловко подхватывают на руки и несут, взбалтывая по пути и без того отбитые мозги. К счастью, несут недолго. Кладут на травку совсем рядом с машиной – отчетливо слышен запах бензина. Марина начинает хлопотать надо мной, зачем-то расстегивает гимнастерку, чем-то протирает лоб. Но мне становится всё хуже – адреналиновый откат в совокупности с последствиями недавней контузии – страшное дело. Глаза уже почти ничего не видят – вокруг клубится серая дымка, в которой изредка мелькают светлые пятна – лица друзей. Голоса продолжают отдаляться, как будто в уши пихают новые порции ваты.

– Ну, жить будет? – доносится на пределе слышимости. Это наверняка Альбиков спросил, его манера.

– Конечно! – категорически заявляет Марина. – Сами бы побегали после тяжелой контузии, вот так же сейчас и выглядели. Ему просто покой требуется!

– Ну и хорошо, что будет. Он нам живой и здоровый нужен. Ладно… ты с ним посидишь, а то нам надо… зачистку закончить. Кстати, хорошее слово…

– Посижу, куда мне идти? – отвечает Марина. – Вы, если кого из раненых найдете, сюда несите. А то меня тоже ноги… не держат.

– Эй, а корреспондент-то наш где? – вдруг спрашивает Альбиков.

– Аркадий Петрович? – зачем-то переспрашивает Мишка, словно в нашей команде два сотрудника СМИ. – Да вон же он… лежит!

– Блядь, и этот!.. – не выдерживает Хуршед. – Его-то с чего срубило? Ребята, берем! Аккуратнее несите! Кладем! Марина, глянь!

– Без сознания… Проникающее ранение в нижнюю часть бедра… Навылет…

– И с такой раной он умудрился того весельчака завалить! Старая закалка! – с уважением говорит Хуршед. – Всё, мы ушли, а то как выползут сейчас недобитки… Барский, ты остаешься здесь! Смотри по сторонам, от машин не отходи, оружие убитых собери! Стерх, Зеленецкий – за мной!

Унеслись, как молодые лоси, даже я топот сапог услышал. Ну, будет время полежать, отдохнуть, пока никто не теребит… Гайдар-то… ранен, оказывается… То-то он мне еще после первого огневого контакта бледным показался… В ногу навылет… И как он с такой раной ходил? И стрелял? Гвозди бы делать из этих людей! А чем он в эту войну прославился? Не помню… Что в Гражданскую повоевал и вроде бы даже самым молодым командиром полка был – помню! А что он во время Великой Отечественной делал? Неужели в самом начале погиб, раз никаких мемуаров не оставил?[25]Надо бы его поберечь – человек-то он хороший! Останется жив, авось и внука воспитает, чтобы не вырос чмом и либерастом… Тогда, глядишь, и катастройка по другому сценарию пойдет. Хотя нет… Для этого надо не Гайдара уберечь, а Борюсика и Меченого прибить. С Кукурузником до кучи! Никакие фашисты столько гадостей для моей Родины не сделали, как эта троица! Где Е-Бэ-Эна и Горбатого во время войны носило – хрен знает. Да и лет им сейчас… А вот Кукурузник, если мне склероз не изменяет, где-то в этих местах «геройствовал». В смысле – на Украине. Вот до него добраться вполне реально. Да… Вот я размахнулся – лежу в каком-то лесу, пальцем шевельнуть не могу, а уже террористический акт задумал! Для начала надо предоставленное мне во временное пользование тело деда в безопасное место доставить, а уж там мечтам и прожектам предаваться! Кстати, о деде… Какие мне позавчера интересные «мультики» привиделись! И дед там с золотыми звездами на погонах, и я какой-то диверсант в немалом звании… И памятник Хуршеду Альбикову в Москве… Словно сбылись самые оптимистические прогнозы развития событий, точкой отсчета которым послужила встреча на лесной дороге несколько дней назад. Дед выжил и до маршала дослужился, Альбиков тоже не во время Великой Отечественной погиб… Я вспомнил дедов «иконостас» из сна-бреда и мысленно присвистнул. Чтобы столько наград «заработать», надо из «горячих точек» десятилетиями не вылезать! Так, может, не безопасное место нужно искать, а, наоборот, вести самые активные боевые действия? Куда-то ведь меня чекисты завербовали? В спецшколу какую-то? Скорее всего в разведку. Ну что же, послужим с полной отдачей! Если после всех этих многочисленных контузий мне «белый билет» не выпишут… Хотя и тогда… Попрошусь на фронт, да хоть и переводчиком, как дедуля в «той жизни». Оп, а это что?! Никак светать начало? В смысле – туман перед глазами рассеивается. «Выныриваю», значит, потихоньку? Явно мне покой показан по медицинским показателям – всего-то минут пятнадцать на травке в тенечке повалялся и уже готов к новым подвигам! Ха-ха! Руки-то хоть шевелятся, герой?