– Закончил! – порадовал я, передавая сержанту блокнот. И только сейчас заметил – страничка исписана… не моим почерком! У меня уже давно выработался свой особый стиль, фактически имитирующий печатные буквы – так было проще писать пояснения к чертежам для малограмотных нерусских рабочих. А здесь – правильный каллиграфический курсив, как у школьника-отличника. Хм… Собственно, так и есть – писал школьник. Это, выходит, когда я забудусь, отвлекусь, тело выдает привычные моторные реакции.

– Спроси-ка раненого немца, как его зовут! – приказал Альбиков. – А то тут все по умолчанию покойниками числятся. Вот только…

– Что? – с трудом поднимаясь на ноги, спросил я.

– Пожалуйста, Игорь, постарайся обойтись без угроз и оскорблений, – глядя мне прямо в глаза, попросил Хуршед. – Я знаю, как ты ненавидишь немцев, и знаю за что. Но ты ведь советский человек, комсомолец, а они военнопленные, постарайся себя сдерживать.

Вот тебе, блин, и кровавая «гэбня»! Попроси меня Хуршед прямо сейчас сплясать голышом на капоте полуторки, я бы удивился меньше. Пребывая в шоке, просто молча киваю в ответ, а потом задумчиво оглядываю пленных немцев. И что-то, видимо, все-таки было в моем взгляде этакого, весьма далекого от христианского всепрощения, что Вондерер, уже знакомый с моими методами ведения «беседы», суетливо заерзал на своем месте, а молодой радист торопливо отвел глаза.

Считать их военнопленными, не угрожать и не оскорблять? Ну в принципе можно попробовать… Они ведь лично никого не мучили и не пытали. Просто выполняли приказ… Ага, пытками занимаются другие люди… которым тоже отдали приказ… Так они все будут на Нюрнбергском суде говорить: мол, невиноватые мы, нам велели, и мы сделали… Но отчего-то все рвались в лучшие исполнители, передовики производства. Да вот хотя бы давешние танкисты, гусеницами раздавившие полторы сотни детей. Ведь казалось бы, обычные армейцы, специального конкретного распоряжения на подобное живодерство не получившие, личной ненависти не испытывающие… Проехали бы мимо по своим фашистским делам… Ан нет! Не поленились задержаться и подсократить количество местного населения. А сегодняшние диверсанты? Им-то кто скомандовал животы раненым резать? Тоже исключительно из любви к живодерству старались… И мне нельзя их оскорблять? Скажите спасибо, что я их самих на ленточки не порезал! Ну, хорошо, раз Хуршед попросил, буду вести себя с ними прилично, сделаю вид, что общаюсь с людьми, а не кровожадными двуногими тварями.

– Как тебя зовут, болезный? – спросил я у радиста. Вопрос машинально задал по-русски, но переводить не понадобилось.

– Франк Ауар, – пленный ответил, едва разжимая губы, словно был вынужден разговаривать в вонючем сортире.

Вот сейчас и узнаем, откуда такой интернационалист выискался.

– Ты морду-то свою поган… Тьфу! Лицо поверни ко мне, неприлично так разговаривать, – возможно более ласковым тоном посоветовал я.

Диверсант уставился на меня так, словно собирался прожечь дыру своими голубенькими глазками. Хе-хе, и чего он меня так не любит? Персонально я ему ничего плохого не сделал. Пока… Очень захотелось сказать ему: «Будешь на меня зенками сверкать, так я тебе их быстро повыковыриваю…» Но… надо быть вежливым! Поэтому спрашиваю «бранденбурга» с максимальной доброжелательностью:

– Ты француз или бельгиец?

– Я солдат вермахта! – гордо сказал Ауар.

– Ух ты! – восхитился я. – Самый настоящий солдат? Вот только… что ты делаешь так далеко от фронта, солдатик?

Ауар натуральным образом завис. Не рассказывать же непонятному пареньку, что послан во вражеский тыл с секретной миссией.

– Задумался? Правильно! Думать полезно! Особенно головой, а не филейной частью! Во время этого процесса обновляются серые клетки мозга, улучшается кровообращение, снижается вероятность инсульта! – бодро возвестил я.

Марина, поправляющая повязку сержанта Баркова, услышав эту сентенцию, на секунду отвлеклась от своего занятия и окинула меня крайне задумчивым взглядом. Видимо, в очередной раз удивилась глубине моих познаний в медицине. Хотя какие это знания? Курс военно-полевой травматологии плюс беспрерывно льющиеся с голубых экранов медицинские термины, засоряющие память не хуже рекламных песенок про йогурт и овсяное печенье. Специализированные утренние передачи на каждом канале, сериалы вроде «Доктора Хауса», реклама лекарств и средств гигиены… Я теперь любую чушь могу нести с совершенно умным видом, употребляя словосочетания вроде «аневризма простаты». А здесь к врачам особое отношение, их считают (заслуженно!) полубогами, их знания – сакральными. Вот Марина и удивляется. Впрочем, не только она – краем глаза я заметил, что Вондерер тоже смотрит на меня с каким-то новым интересом. Все-таки надо мне тщательней следить за своим языком – не то время, чтобы нести всякую пургу, современники не поймут. Вон уже кадровый немецкий разведчик «стойку сделал». А что при этом думают представители родной госбезопасности, в лице сержанта означенного ведомства, даже и предполагать не буду.

– Ладно, солдатик, сформулирую вопрос по-другому: в какой стране ты родился? – Мне все-таки было интересно происхождение пленного радиста.

– Я родился на территории Райха! – снова ушел от прямого ответа чертов диверсант. Но после секундной паузы добавил едва слышно: – Незаконно отобранной у моей Родины после войны…

Ага, кажется, я начал догадываться о происхождении «бранденбурга».

– Так ты эльзасец?

– Да, – растерянно кивнул Ауар. – Но как ты…

– Тоже мне, великая тайна! – хмыкнул я. – Ладно, мне, солдатик, ты больше неинтересен. Товарищ сержант государственной безопасности! – громко зову Альбикова. – Военнопленный честно признался в содеянном и готов сотрудничать!

– Чего? – вылупился на меня радист.

– Ох, Игорек, допиздишься ты когда-нибудь! – тихо сказал незаметно подошедший Хуршед. – Ты даже и представить себе не можешь, как могут быть восприняты твои слова…

– Уж и пошутить нельзя!

– Иди, отдыхай, – с улыбкой говорит Альбиков. – Раз он русский язык знает, дальше сам разберусь!

– Хорошо, – легко соглашаюсь, поскольку реально устал. Всего-то пять минут на ногах, а по телу словно свинец разлили. – Пойду в тенечке посижу. Вот только, – наклоняюсь к самому уху сержанта, – учти, что этот пленник – настоящий фанатик и просто так, словами, ты его не расколешь.

– С чего ты взял? – негромко спрашивает Альбиков. Не то чтобы не верит, просто желает уточнить.

– Он по национальности француз, родился в провинции Эльзас. Она после франко-прусской войны принадлежала Германской империи, а после Первой мировой отошла обратно Франции. И если уроженец данной местности служит в элитном подразделении и гордо называет себя солдатом вермахта…

– Я понял, – кивает Хуршед, присаживаясь рядом с лежащим пленным. – Учту!

– Ну, удачи! – легонько хлопаю сержанта по плечу и ковыляю на приглянувшееся место в тенечке под деревом.