— Верно.

— А где именно вы живете?

— В Уотерфорде, графство Суррей.

— Я знаю, где это. Мы знакомы кое с кем из тех краев.

— Правда? — Это была более безопасная тема, и Элис почувствовала облегчение.

— В деревне очень трудно оставаться одной. Даже в Суррее. Как вы чувствуете себя в том обществе?

— Хорошо, все там очень доброжелательны. — Элис начинала испытывать неприязнь к этой женщине.

Послышался детский крик, и к ним подбежал Льюис. Он ступил одной ногой в воду, был виден край промокшего насквозь шерстяного носка. Из его ботинка просачивалась вода, и он смеялся. Он остановился напротив нее, словно щенок, готовый залаять, и выставил вперед ногу в мокром ботинке.

— Посмотри!

— Пустяки, — со смехом сказала Элис, очень довольная им; ей нравилось, что он смеется и думает, что ей это тоже покажется забавным.

— Льюис, не так ли? Я Марджори Данфорд-Вуд.

У Льюиса от смеха сбилось дыхание.

— Здравствуйте…

— Я очень расстроилась, услышав такое о твоей маме.

Подобное человек испытывает, когда на его глазах происходит несчастный случай, а он не в состоянии его предотвратить. Элис видела, что Льюис предпринимает громадные усилия, чтобы справиться с этим.

— Спасибо, — сказал он, — все в порядке.

— Тебе понравилось играть с лодкой? — поспешно спросила его Элис. — Думаю, нам с тобой уже пора.

Женщина одними губами извинилась перед Элис за свою оплошность, и Льюис это заметил. Элис поднялась, не глядя женщине в лицо, и взяла Льюиса за руку.

— До свидания, — сказала она и отвернулась.

Мальчик с лодкой выпрямился, помахал им рукой и заулыбался.

— Пока! — крикнул он и затем, думая, что его могли не услышать, добавил: — До встречи!

Они двинулись в обратном направлении, к Кенсингтон-Гор, и всю дорогу, пока шли через парк, Элис пыталась как-то сгладить впечатление от происшедшего, но Льюис не отвечал ей. Холод был пронизывающим, и еще более неприятным из-за того, что стояла весна. В ботинке Льюиса хлюпала вода, издавая каждый раз смешной звук, над которым дети обычно любят посмеяться; Элис и пыталась рассмешить его этим, но не могла придумать, что еще сказать. Они шли через пустой парк, и единственными звуками здесь были стук ее каблуков и хлюпанье в его ботинке.

— У тебя пар идет изо рта, — сказала она.

Они продолжали идти дальше.

— Мы скоро уже придем.

Ей хотелось плакать, и она чуть было не расплакалась, просто чтобы заставить его пожалеть ее, но потом подумала, что нечестно так поступать с ребенком. Когда они ехали в такси к вокзалу Виктория, она видела, как он смотрел в окно на проезжавший мимо отряд Королевской конной гвардии. Льюис выглядел как совершенно нормальный ребенок, прижав ладони и лицо к стеклу, чтобы лучше рассмотреть блестящие сабли и цветные перья на шлемах всадников. Совсем как любой другой мальчик. Она почувствовала глубокое одиночество и безысходность и решила дождаться Джилберта на вокзале Виктория.

Было около пяти, и к этому времени уже стемнело, поэтому дожидались они в отеле. Элис выпила чашку чая, потом, неожиданно для самой себя, заказала коктейль и практически сразу же второй. Она вынула из бокалов оливки и положила их в переполненную пепельницу.

— Льюис, прекрати! Ты что, не знаешь, что это невежливо?

— Я ничего не сделал.

— Сделал! Ты уставился на меня!

— Я смотрел совсем на другое. На оливки.

— С чего это вдруг? Ты что, никогда оливок раньше не видел?

— Конечно видел.

— Слушай, скажи мне одну вещь. Просто скажи мне одну вещь. Объясни мне, как ты можешь спокойно смотреть на лошадей и лодки и вести себя как обычный ребенок, если при этом ты испытываешь такие чувства? Как это может быть?

Он понятия не имел, о чем это она говорит: какие еще лошади?

— И как это получается, что ты приберег все это… — Она жестикулировала, делая ударение на отдельных словах — …все Это для Меня? Как это так, Льюис?

Ему хотелось думать совсем о другом.

— Ну, давай! — Ее глаза неотрывно смотрели на него. — Почему бы тебе не предпринять такое усилие? Все остальные, черт возьми, могут это.

Льюис смотрел на зеленые оливки в пепельнице. Они были влажными и блестящими, но с одной стороны измазались в сигаретном пепле.

Она попросила счет и, рассчитываясь, рассыпала мелочь. Они спустились на платформу и пошли вдоль поезда, высматривая Джилберта.

— Пойдем. Не отставай ты, ради Бога! С меня уже достаточно.

Джилберт был очень удивлен и обрадован, увидев их, и это, как она и ожидала, стало для нее громадным облегчением. Льюис заметил, что при виде отца она опять надела на лицо обычную красивую маску. Они вошли в вагон, но сесть было негде, и им пришлось искать свободное купе в вагоне третьего класса.

— Льюис, ты выглядишь очень неопрятно. Где твои перчатки? И почему твой ботинок в таком плачевном состоянии?

— Я намочил его.

Элис не сообразила захватить его перчатки и не заметила, что руки у него замерзли. Она почувствовала, как к глазам снова подступают слезы, и на этот раз решила дать им волю.

— Что происходит, черт побери?

После этого уже нельзя было как-то изменить ход происходящего. К моменту прибытия в Уотерфорд для них стало проблемой выйти из поезда вместе со всеми своими знакомыми, делая вид, что у них все в порядке. Льюис полностью замкнулся, и с этим невозможно было что-то сделать, и Джилберту пришлось напомнить Элис, что она должна собраться, а еще он уверил ее в том, что она выпила и расплакалась из-за Льюиса.

Неловкое положение, в какое они попали, да еще и на людях, вызвало у Джилберта приступ беспомощной злости, и по возвращении домой он запер Льюиса в его комнате. Элис приняла ванну, снова навела для него красоту, и после ужина все встало на свои места: Льюис был невозможным, Элис сделала все что могла, а Джилберт простил их обоих. Он простил Элис в постели, но Льюис никогда не узнал об этой части прощения. Он ужинал у себя в комнате, лег спать, не раздеваясь, а за завтраком никто уже не вспоминал о вчерашнем дне.

Элис наблюдала за Льюисом и пришла к выводу, что тот сломлен. Она никогда никому не говорила об этом, особенно Джилберту, которому очень хотелось думать, что мальчик перерастет это, но она чувствовала, что он сломлен и что с этим ничего нельзя поделать. Она надеялась, что он оправится, но уже не верила, что может помочь ему в этом. Он был похож на птицу-подранка. А они всегда погибают, подумалось ей.

Наверху, на террасе, было ветрено, резкие порывы ветра ворошили шелестящие страницы партитур, а полосатые тенты над балконами хлопали и дрожали на ветру. Отель был похож на океанский лайнер, особенно когда над ним бежали облака и казалось, что он отправляется в открытое море. Яркие солнечные лучи играли на меди музыкальных инструментов, так что на них было больно смотреть; дамы, танцующие на террасе со своими кавалерами, вынуждены были прижимать разлетающиеся юбки и придерживать волосы руками.