— Это вам. За потраченное время. Вы ТААК хорошо работаете, что мы просто не можем сдержать порыв благодарности. Спасибо вам.

— Ну что вы. Это совсем не обязательно.

— Но мы не можем обойти вниманием ТАКОГО великолепного сотрудника муниципалитета. Побольше бы таких как вы! — после этого, и после осмотра содержимого этого ларца с уткой, в утке селезень, в селезне яйцо, в яйце баксов ста пятьдесят — двести, дама величественно вещала:

— Ну раз уж вам так срочно, подходите послезавтра. Я постараюсь подготовить распоряжение. — Это было уже обещанием. Можно было с облегчением потирать руки. Вот примерно так все получилось с Ириной. Только все же было немного тяжелее. Мы приехали в Муниципалитет с пачкой собранных мною по Жекам и БТИ документов, и приволокли с собой упирающуюся Оксану, поскольку как девочка большая, она тоже должна была подписывать заявления и бумажки. Процесс шел неплохо, я помахивала заранее изготовленным пакетиком с благами, чтобы дама не кобенилась сразу. Но она все же исполняла служебный долг, а в него входили обязанности получить согласие родителей. Не матери, а именно родителей. Обоих.

— А где заявление от папы?

— У нас нет папы. — Тихо, отвернувшись от Оксаны, прошептала Ира.

— Как это нет? А Комкин О.М. кто?

— Но он с нами не живет.

— А это не важно!

— Он не живет с нами с тех пор, как Ксюше исполнилось два года. Я понятия не имею, где он и чем занимается.

— А отцовских прав вы его не лишали?

— Нет.

— Он алименты платил?

— Я не подавала на алименты, — растерялась побледневшая Ирина. — Как раз не хотела, чтобы он имел к нам хоть какое-то отношение.

— Ну тогда извините, ничем помочь не могу. Отец имеет право одобрять или не одобрять крупные сделки несовершеннолетнего. Придется его найти.

— Это невозможно, — глаза Ирины налились слезами. Я вывела ее в коридор, а сама вернулась в кабинет и принялась умасливать опекуншу. В результате получения пакета и обещания присовокупить к нему еще один такой же, с такой же суммой, она прониклась ситуацией и разрешила принести заявление от отца дополнительно.

— Нотариальное?

— Лучше бы конечно, — начала она было, но наткнулась на мой трепещущий взгляд и сыграла в обратку.

— Ладно, если не получится нотариально заверить, пусть напишет от руки и распишется. Оно нам нужно, просто чтобы лежало в деле. Не думаю, что он будет возражать, если он родной дочерью не интересовался пятнадцать лет.

— Естественно, — поддакнула я. Воистину иногда деньги способны превратить в человека даже гремучую змею.

В коридоре сидела вылетевшая в астрал Ирина. Ксюша с отсутствующим видом пялилась в окно. Затем обернулась и как-то по злому безнадежно бросила матери:

— Ничего у нас не получится. Так и буду я там жить, пока не повешусь. — Бросила и ушла, оставив Ирину. Та зарыдала. Я растерялась. Они поругались так быстро, что я не успела сообщить, что обо всем договорилась. Напишу от имени их отца заявление, надо только из базы данных в офисе скачать его паспортные данные. Но Ира уже рыдала навзрыд и всем своим видом давала понять, что легко сорвется в истерический припадок. Ее такой я не видела не разу. Надо было срочно эвакуировать ее подальше от кабинета опекунши, которая могла как-нибудь по своему протрактовать этот рев. Я взяла ее за плечи и вывела на улицу. Было очень холодно, все-таки середина декабря. Кругом валялись грязно-белые городские сугробы снега. Свинцовое небо наваливалось прямо на голову. Ветер гнал поземку, запихивал ее под полы пальто и курток. Ирина шла, расстегнутая и без шапки и ревела. Мои заверения, что все будет чики-пуки почему-то никакого действия на нее не оказывали.

— Ира, вы вообще чего плачете? Из-за отца Ксюши? Вы его так любили?

— Да пошел он к свиням собачьим, дерьмо бесполезное. Кучу лет его не видела и еще кучу проживу, не вспоминая.

— А что же с вами тогда? — Мы дошкандыбали до придорожного кафе и, распугивая посетителей своим антисоциальным видом, заняли самый дальний столик, прямо около заиндевевшего пластикового полиэтилена стены, имитировавшей непрозрачное окно. В воздухе болталась взвесь сигаретного дыма, пара от чая, который все пили из пластиковых стаканчиков. Пахло прогорклым маслом, несвежей курятиной и водкой. Самое место для разговора по душам, а Ирина явно в нем нуждалась. Долгое время я наблюдала, как за мнимым спокойствием она прячет какой-то свой личный надрыв, говорить о котором не может и не хочет. Значит, подошел край, и молчать у нее больше нет мил. Что ж, я готова снова бесплатно провести сеанс психоанализа, тем более для нее. Для нее — что угодно.

— Ира, что с вами? Вам плохо?

— Да Ольга, мне очень плохо. Очень.

— Расскажите, — выдала очередную банальность я, — легче станет.

— Ох, боюсь, что легче мне не станет. Ведь это все я ради Ксюши делаю. Вы слышали, что она сказала, когда уходила.

— Ну, слышала. Не надо придавать значение всему, что говорит экзальтированный подросток в переходном возрасте.

— Переходный возраст тут не причем. Нам надо срочно уехать из этого района, любой ценой. Я очень рада, что вы договорились об отце. Ксюша больше не продержится.

— Да что с ней такое? Я видела надпись у вас на стене. Она опозорила себя чем-то? Вы из-за этого хотите сменить район? Поймите, дети ведут себя так, как ведут. От района это не зависит.

— Что вы несете. Она ничем себя не позорила! — ну конечно, еще бы мать это признала.

— Ее изнасиловали! Год назад она возвращалась из школы с одноклассником. Они вроде дружили, он сын богатых родителей. И неоднократно говорил Ксюше, как она ему нравится. В доме у нас бывал. Они шли и он предложил ей пойти с ним послушать, как его знакомые ребята играют на гитарах. Она пошла. Это что, преступление?

— Нет-нет, что вы. Я же ничего не знала.

— В подвале сидело пять молодых обкуренных лбов. Поймите правильно, Ксюша на самом деле хорошая девочка. Она сказала им, что они ей противны. Она пыталась убежать. Но, скорее всего, эти сволочи все подстроили заранее. И этот Витечка — одноклассник, был организатором. В общем, они не выпустили мою девочку… — слезы лили ручьем по землисто-серому лицу Ирины.

— Они ее покалечили? Какой ужас?

— Они ее били, держали в подвале больше пяти часов. Она еле дошла до дома. Но самое страшное началось потом.

— Как это?

— А вы не знаете, как работает наше правосудие? Я до сих пор не могу простить себе, что тогда вызвала милицию.

— Не можете простить? То есть было бы лучше не вызывать?

— Вот именно. Эти сволочи сначала вообще не хотели заводить уголовное дело. Говорили, что девочка сама виновата, раз пошла в подвал. Но ведь она пошла туда с одноклассником, которого хорошо знала. Пошла послушать музыку. Он ее просто заманил.