в совершенно сумасшедшую

скорость, которая, впрочем, была заметна лишь

мельканием по сторонам. Тело при этом движении не

ощущало никакой нагрузки, так что и в самом деле было

трудно поверить, что движешься ты, а не окружающие

виды. Удивительно, но даже встречный, наверняка,

мощнейший встречный поток не создавал шума. «Как на

машине с отключенным двигателем, – подумал вначале

Нефедов, но должен был тут же поправиться – в машине

слышался бы шорох покрышек, а здесь не было и этого.

Вот тут-то Юрий Евдокимович в полной мере

продемонстрировал возможности простекла. Оно могло

быть подкрашено в какой угодно цвет, могло превратиться

и в более привычное для Нефедова стекло, а могло и стать

невидимым. Последнее было самым удивительным,

потому что когда вокруг тебя исчезало всякое ограничение,

то становилось и жутко от иллюзии полной

незащищенности и распирало грудь восторгом от

ощущения собственного, уже как бы не машинного,

полета! И это у них называлось ездой!

– Не узнаешь? – спросил старший восстановитель,

кивнув вниз на тоненькую голубую нитку. – Это же

Ильинка.

– Ильинка?! Фантастика! – восхищенно воскликнул

Нефедов. – Как же не истощилась, не вытекла она вся за

эти тысячи лет?

– О, если бы ты знал какие там сейчас караси и сазаны…

– Сазаны? – переспросил Нефедов и замолчал, не зная

верить в это или нет, потому что уже при нем никаких

сазанов там не было.

Картина города быстро убегала назад. Леттрам,

кажущийся ненадежным из-за беззвучного полета, несся

очертя голову. Скорость была особенно заметна тогда,

109

когда навстречу или на пересечении мелькали другие

машины.

– Интересно, с какой же скоростью мы мчимся? –

спросил Нефедов.

– «Мчимся», – усмехнувшись, повторил Юрий

Евдокимович. – Не больше семи-восьми километров в

минуту. Это скорость местного передвижения. Леттрамы

второго яруса пошустрее. Они в основном для

межконтинентальных рейсов. Я до своей Аляски

добираюсь за тридцать четыре минуты. Эх, свозить бы

тебя как-нибудь в гости…

Никакой четкой границы города не существовало.

Город, все более зеленея, перешел в маленькие

куполообразные домики, которые вдалеке плавно

переходили в большие здания уже другого города. Имя

этого города, названного Юрием Евдокимовичем,

Нефедову ничего не говорило. Судя по тому, что старший

восстановитель начал пристальней всматриваться вперед,

они были уже у цели. Скоро леттрам начал так же

стремительно снижаться. При торможении около земли

Василию Семеновичу хотелось податься вперед, привычно

повинуясь инерции, но инерции не было. И все их

перемещение от этого опять же показалось нереальным.

Такой полет, когда парит одна твоя бестелесная душа, мог

лишь присниться.

Писатель, к которому они ехали, и которого старший

восстановитель с уважением называл Григорием

Ивановичем, был автором десятка крупных произведений.

Шагая по тропинке меж утопающих в зелени домиков,

Нефедов думал, что ехать к коллеге, не зная, что тот создал,

в общем-то, неловко. Книги в их естественном,

«бумажном» виде создавались и поныне: сказывались и

древняя традиция, и желание видеть культуру прошлого в

ее исторической форме, но еще, пожалуй, потому, что в

этом стопроцентно машинном веке людям требовался

110

оселок для отточки воображения и фантазии. Немногие

жители сорок четвертого столетия имели домашние

библиотеки, потому что при необходимости любая книга

изготавливалась и доставлялась на дом в течение пяти

минут, а в текстовой форме с помощью УПа она поступала

мгновенно. Ни одной книги этого века Нефедов еще не

прочел. Он просмотрел лишь несколько кусков тех

произведений, на которые случайно наткнулся,

путешествуя по банку памяти, по своей реалистичности

они были похожи на те же визуальные исторические

картины. Людей, создающих это, видимо, по привычке

называли писателями, хотя с точки зрения Нефедова, их

произведения были чем угодно, но не литературой. Этим

методом пользовался и писатель Григорий Иванович Берг.

18. ЗАВТРАК В ТЕНИ БОЛЬШОГО ТОПОЛЯ

Когда у одной из калиток (поживи-ка без заборов с

лосями, козами и коровами) старшего восстановителя

окликнул молодой человек лет девятнадцати, Нефедов

понял, что их встречают и, что, это, вероятно, сын

писателя. «Сын писателя Берга – неплохо звучит», –

отчего-то даже с какой-то иронией подумал Василий

Семенович. Но когда молодой человек, пожав руку и

назвавшись, Григорием Ивановичем, оказался тем

человеком, о котором сложилось впечатление как о

маститом писателе, Нефедов уже не удивился этому. Трудно

было разобраться в путанице возрастов, когда дед мог

выглядеть моложе правнуков, но теперь, когда реально

пришлось общаться с таким молодым, но маститым,

Василий Семенович невольно начал раздражаться.

Старший восстановитель, представляя их друг другу, понял

настроение подопечного и тут же сообщил, что по общему

счету Григорию Ивановичу что-то больше трехсот

111

тридцати. Однако и эта справка Нефедова не очень

успокоила. Лишь позже, когда к ним вышла сорокалетняя

женщина, назвавшаяся Мариной и женой писателя,

Нефедов от удивления смирился уже со всем. Сколько лет

по общему летоисчислению было Марине, он спросить не

осмелился, думая, что у женщин возраст не спрашивают,

хотя теперь это предубеждение было просто нелепо.

Василию Семеновичу за всю жизнь в двадцатом веке так

и не заработавшему на собственный пригородный домик,

не терпелось изучить круглый, как колобок дом писателя,

поставленный, словно для того, чтобы он не укатился, в

кольцо трехступенчатого крылечка. Григорий Иванович с

удовольствием сделался гидом.

Шесть просторнейших комнат дома, располагались в два

яруса: четыре комнаты с отдельным выходом из каждой на

крыльцо, внизу и две комнаты вверху. Изнутри все

выпуклые полуокружные стены оказались прозрачными.

Стены из того же простекла по желанию хозяина могли

быть светофильтрами самых различных оттенков и густоты

света. На прямых стенах квартиры Нефедов узнал

разноцветные прямоугольники и квадраты: все те же

выходы к благам цивилизации. Но и это не все. По

желанию хозяина дом мог, как шляпка подсолнуха,

поворачиваться к солнцу любой стороной или комнатой,

как, впрочем, мог и отвернуться (вот зачем круговое

крылечко). Нефедов хотел было поинтересоваться, как в

таком случае срабатывают все снабжающие системы, но

решил, что в такие тонкости лучше не соваться.

Осмотр дома закончился на втором ярусе в кабинете, где

был стол с каким-то сложным пультом, диван, несколько

кресел. Эта просторнейшая, полукруглая комната имела

лишь одну прямую стенку и была распахнута яркому лишь

чуть притененному небу. Нефедов представил, как ночью,

лежа на этом диване, можно видеть звезды или луну и

просто задохнуться от зависти к хозяину, над которым все

112

это было каждую ночь. Как, наверное, здорово спать

открытым вечному небу…

Когда заговорили о литературе, Нефедов честно

признался, что не знает ничего из написанного писателем

Бергом.

– И не удивительно, – спокойно отозвался хозяин. –

Когда б вы