созвал всю команду, чтобы люди были и слушателями и свидетелями. Это было сделано по требованию его помощника Роберта Джуэта, настаивавшего, чтобы капитан извинился за оскорбления и клевету, допущенные (как он считал) по отношению к нему.

После того как капитан выслушал все, что говорил в свою пользу Джуэт, высказались и остальные члены команды. Они сообщили о таком множестве нарушений дисциплины, бунтарских речей и действий Джуэта против капитана, что терпеть их дальше было бы опасно. Сейчас настало самое подходящее время наказать Джуэта и пресечь его новые бунтарские поступки. Во-первых, наш трубач Беннет Мэтью бросил в лицо Джуэту следующее обвинение: когда мы впервые увидели Исландию, тот сказал, что, по его мнению, финалом плавания будет всеобщая потасовка со смертельным исходом для некоторых.

Во-вторых, когда мы отходили от Исландии, Джуэт при всей команде грозился повернуть судно домой, но тогда его сумел урезонить капитан, надеявшийся, что тот изменит свое поведение.

В-третьих, наш плотник Филипп Стаф и Арнольд Лэдлоу в присутствии Джуэта поклялись на святой Библии, что тот потребовал от них держать под рукой в своих каютах заряженные порохом мушкеты, а также шпаги, заверяя, что мушкеты потребуется зарядить пулями еще до конца плавания.

В-четвертых, когда мы были вынуждены дрейфовать во льдах, испытывая их мощный натиск, Джуэт не раз произносил речи, призывавшие к мятежу, сеял уныние и распространял клевету, и этим настроениям легко поддавались более робкие моряки. Если бы капитан вовремя не помешал ему, Джуэт легко мог бы сорвать плавание. Теперь же, когда мы так далеко зашли в глубь залива, который капитан по причинам, ему одному известным, хотел разведать, речи Джуэта могут вызвать у команды панический страх.

За эту низкую клевету на капитана и другие проступки Джуэт был смещен, и помощником капитана вместо него назначен Роберт Байлот, доказавший, что он честно блюдет интересы экспедиции.

Капитан также пообещал, что, если нарушители дисциплины впредь будут вести себя честно, он станет печься об их благе и забудет их проступки».

В Михайлов день (11 октября) мы, минуя ряд островов, пошли далее на север и попали на мелководье. Погода испортилась, и поднялся туман, и мы, бросив якорь в том месте, где глубина достигала шести-семи саженей, простояли там восемь дней. За все это время не было ни одного часа, когда мы могли бы сняться с якоря. Затем ветер прекратился, и, хотя волнение по-прежнему оставалось сильным, капитан велел поднять якорь, не посчитавшись с мнением тех, кто знал, что за этим последует. И когда якорь был вверху, нахлынула очень сильная волна, отбросившая матросов от кабестана, причем нескольких ушибло. Так мы потеряли якорь, но зато сохранили большую часть троса, так как плотник держал топор наготове, чтобы перерубить его, если возникнет необходимость.

Отсюда мы некоторое время шли на юго-запад, пока не достигли самого западного из всех открытых нами заливов[49].

В этом заливе мы стали на якорь и послали к берегу лодку. Местность здесь была равнинной, и наши моряки обнаружили на покрытых снегом скалах следы ноги дикаря и лапы утки, а также нашли много леса.

В полночь мы снялись с якоря и рассчитывали продолжать плавание прежним курсом. Но случилось так, что мы сели на камни. Милостью господней мы снялись с них без повреждений, хотя и испытали сильный страх.

Затем, держа курс на восток, мы вошли в бухту, где стали на якорь, и капитан послал меня с плотником подыскать место для зимовки. Стоял конец октября с длинными и холодными ночами, снег покрыл землю, а команда была крайне истощена после трех месяцев блужданий по лабиринту этого залива.

На завтра мы нашли место для судна, завели его на мелководье, и к 10 ноября оно вмерзло в лед[50].

Теперь мы задумались над тем, как бы растянуть запасы на более длительный срок. Мы вышли в плавание с запасом хорошей провизии на шесть месяцев и могли бы захватить больше, если бы не капитан. Он не захотел этого сделать, и теперь приходилось экономить, так как мы хорошо знали, что нам нигде не удастся пополнить запасы, пока в будущем году не вернемся к мысу Дигс, кишевшему дичью. Это была наша единственная надежда. Тогда капитан сказал, что будет выдавать награду за каждого добытого зверя, рыбу или птицу.

Наш пушкарь Джон Уильямс скончался примерно в середине месяца. Расскажу, что за этим последовало.

Капитан приютил в своем доме в Лондоне молодого человека, по имени Генри Грин. Родом из Кента, он был сыном почтенных родителей, но вел такой образ жизни, что растерял всех друзей и промотал все, что имел. Предприниматели, снарядившие наше судно, ничего не знали об этом Грине, и он тайно был взят на борт в Грейвсенде. В Харуиче Грин и некий матрос, по имени Уилкинсон, хотели дезертировать. В Исландии Грин повздорил с корабельным врачом и ругался по-голландски, но когда они сошли на берег, то устроил тому здоровую английскую трепку. Из-за этого вся команда крайне обозлилась на Грина, а врача с большим трудом удалось уговорить вернуться на судно. Я рассказал о происшествии капитану, но тот посоветовал мне не вмешиваться в это дело, добавив, что у врача слишком острый язык, который может рассорить его даже с лучшим другом. Но помощник капитана Джуэт приложил свои руки, чтобы раздуть ссору, и, напившись, долго разглагольствовал перед плотником, что капитан взял-де с собой Грина, чтобы шпионить за неугодными ему людьми.

Когда об этом стало известно капитану, тот решил было возвратиться в Исландию, хотя мы удалились от острова на целых 40 лиг, и отправить Джуэта домой на рыбачьем судне. Но его заверили, что все уладилось. А сам Грин держал себя прилично, втерся в доверие к капитану и старался всячески угодить ему (правда, когда речь заходила о религии, он говорил про себя, что он-де вроде белой бумаги, на которой можно писать что угодно).

После смерти пушкаря следовало устроить аукцион у грот-мачты, как полагается в этих случаях, если кто-нибудь из команды нуждается в вещах покойного. Получает их обычно тот, кто предложит больше. У покойного был серый камзол, и Грин просил у капитана в доказательство дружбы отдать ему эту вещь, обещая заплатить столько же, сколько согласен заплатить любой