нужно было особенно церемониться. Мы понимали друг друга и никогда ни на что не обижались. Может быть, поэтому и оставались друзьями все эти годы? Наталья с Зойкой встали, потарахтели еще чуть-чуть о чем-то и выпорхнули за дверь. Я остался сидеть на кухне.

Нет, у меня не было на душе никаких предчувствий, не было особого волнения, не было опасе-ний. Я сидел и ждал. Должно быть хоть какое-то известие! Любое – плохое, хорошее, но должно быть. Я ждал этого известия.

В ноябре темнеет рано, в семь часов уже черным-черно, а часы показывали почти половину восьмого. Фонарей в нашем дворе не было, одна тусклая лампочка у подъезда.

Я сидел и ждал.

Иногда улица освещалась фарами проезжавших машин. Тогда становились видны подернутые ледком лужи, сыпавшийся мелкий, почти крупяной, снег, черные кусты акации под окнами пер-вых этажей. Но и машины проезжали редко.

Я сидел и ждал.

В доме было тихо. Радио молчало, телевизор я не включал. Даже свет горел только на кухне. Чайник давно уже весь выкипел, сигареты у меня кончились.

Ближе к полуночи меня охватила самая настоящая паника. То, что отец не застрял где-нибудь у знакомых, в транспорте или еще в каком месте стало ясно полностью. Я кинулся к телефону и на-чал обзванивать больницы, звонил в «скорую», в милицию, даже в КГБ. Все бесполезно. Ничего интересующего меня никто не сообщил.

В больницы доставляли то беременных, то подростков со сломанными ногами или разбитыми черепами, то аппендицитников. По плановому приему, т. е. днем и по направлению врача, Андрея Константиновича Лопина тоже не регистрировали. Милиция рассказала о двух трупах с пожара на Учебной улице, да еще об алкоголичке, разрезанной товарником пополам. Заявление от меня тоже не взяли –  рано, с такими сроками пропажи розыск не объявляют. Хотя приметы записали (или только сделали вид) и обещали позвонить, если что обнаружится.

Самый интересный разговор состоялся с дежурным КГБ. Меня долго выспрашивали о моем ад-ресе, трижды велели назвать номер телефона, записали место работы и в каком году я окончил школу. Когда же поняли, что мне, собственно, нужно, просто повесили трубку. Я сидел на стуле, уставясь в окно, и ждал, что сейчас позвонят в дверь, войдет какой-нибудь тип в строгом черном костюме и, положив руку мне на плечо, скажет: «Привет, гражданин Лопин. Пройдемте-ка с на-ми».

 Около часа ночи начал искать телефоны родственников или знакомых, проклиная себя за то, что не сделал этого раньше. Конечно, шанса найти отца у них не было никакого, но хотя бы не бу-дет мучить ощущение невыполненности какого-то важного дела.

Я перерыл все ящики шкафов и комодов, но ничего, напоминающего записную  книжку или блокнот, найти не удалось.

«Так, становится еще интереснее. Отец не был (тьфу-тьфу, почему непременно «был») любите-лем активно записывать адреса и телефоны, дневников тем более не вел никаких и никогда, но ка-кие-то записи должны же быть! Хотя…»

Я сидел на полу и пытался вспомнить, а было ли что подобное у нас вообще. Или, точнее, видел ли это я. Ничего вспомнить не удалось.

«Славно! Вся жизнь – сплошной тайник».

Часа в четыре утра стало ясно, что побегать в этот день придется немало. Я решил все-таки обойти все больницы, слетать в милицию и в морг (внутри что-то екнуло), может быть, еще раз позвонить в КГБ. И, самое главное, подробно поговорить с тетей Катей. Слишком много появи-лось вопросов и ни одного ответа.

Спать ложиться было и поздно, и бесполезно. Заснуть не засну, а на электричку опоздаю точно. К тому же не мешало перекусить. Я отправился на кухню.

Ошарашенный отсутствием отца и занятый его поисками, я не открывал холодильника. Сейчас же, открыв, увидел, что еды было наготовлено впрок. Причем готовил, судя по всему, отец сам. Он наварил большую кастрюлю (еще мамину, вернее их общую, из их семьи), щей, натушил полную утятницу капусты, как я всегда любил, со шкварками и черным перцем, напек сырников, розовых, поджаристых, горкой лежащих в глубокой тарелке. Впрочем, возможно, что сырники были тети Катины. Именно их я и достал. К чаю будут в самый раз.

Поглощая вкуснейшие сырники с крепким, прямо черным, чаем, я пытался еще раз все проана-лизировать.

Как ни странно, полный холодильник несколько успокоил: отец знал, что уйдет надолго, зна-чит, можно по милициям и моргам не бегать. Во всяком случае, пока.

Больницы я решил не отметать. Мало ли.

Но прежде нужно было съездить на работу. Во-первых, предупредить, потом, вдруг он позво-нит туда утром, и все разъяснится само собой.

Была еще одна цель – поговорить с Игорем. Что-то версия с Натальиными страстями меня не очень устраивала. Если бы ему была нужна она – он бы искал ее, а не меня. Логично?

Я вышел из дома на этот раз минут на десять раньше обычного и до автобуса дошел спокойно, глубоко засунув руки в карманы и все так же прижимаясь к домам.

Дождя не было. Вернее, он полностью перешел в снег. Уже не в крупу, колючую и мокрую, а в настоящий снег. И ветер стих. Снег падал на землю медленно, не хлопьями, но вполне различи-мыми снежинками, оседая на моей куртке, на кустарниках, но почти сразу превращаясь в серую жижу на асфальте. Ничего, еще совсем чуть-чуть и все вокруг будет белым, и эта жижа исчезнет, и дороги будут ровными, крепкими, как только что проложенное шоссе. И будет светлее и чище во-круг. Можно будет готовиться к Новому году, высматривать новые игрушки на елку, решать, где накрывать стол и с кем танцевать.

Автобус пришлось минут пять подождать, но зато к электричке бежать было не нужно. Я спо-койно вошел в вагон и остановился в тамбуре. Когда двери закрылись, на мое плечо легла чья-то рука.

– Привет. Как дела?

Это был Игорь, с неизменным бычком в черных от пепла пальцах.

– Слушай, а ты зачем меня вчера искал? – я смотрел ему прямо в глаза.

Игорь снял очки, достал из кармана платок и стал протирать запотевшие линзы.

– Отец пришел?

– Нет.

– Что будешь делать?

– Не знаю. Пройду по больницам, обзвоню родственников, схожу в милицию.

О еде в холодильнике и моих выводах я почему-то решил ничего не говорить.

– Больницы и родственники