Рука Семена, протянутая к полке, застыла, и он повернулся к матери.

– Почему? Ты нарушаешь твою привычку. Может быть, я сварю зеленый чай для тебя?

– Спасибо. Не хочу.

Семен закрутил колесо кофемолки – ежедневный утренний тупой грохот ломающихся зерен. Минута – и кофе сварился. Семен сел за стол, придвинув к себе чашечку с сахаром.

– Мама, а как твои мемуары? Складно и красиво пишешь, как писатель. Не заканчиваешь?

– Нет, сынок, – ответила Федоровна. – Писатель – это не тот, кто может писать, а тот, кто талантливо переживает за других. Эта книга никогда не закончится, – с грустью добавила она. – Когда я умру, передай мои записи другим матерям: пусть дописывают, и пусть эта книга вырастает и станет самой большой, чтобы люди, готовящие войны, задумались. Тогда они поймут, что любая война – это страдание.

– Мама, давай не будем о войне, – с ноткой иронии произнес Семен, сделав глоток и откусив хлеб, намазанный маслом. – Она режет мою память, говори о чем-то другом: о приятных новостях, например…

– Новостей приятных нет, – сказала Федоровна. Улар взвизгнула. Федоровна опустила взгляд. – Семен, у тебя сегодня выходной, выгуляешь подружку?

– Да, конечно, – сказал Семен, собирая крошки хлеба со стола.

– Новостей нет, – продолжила Федоровна. – Мой сериал закончился. Война на Донбассе, в Сирии, Ираке идет на эскалацию. Американцы сбросили мать-бомбу в Афганистане – есть человеческие жертвы. Помыть бы язык тому, кто назвал бомбу именем матери. Шизофрения.

– Мама, ты опять про войну, – заметил Семен.

– Семен, у меня здесь, – она наставила палец в грудь, – все горит. «О чем угодно, только не о Светлане, – думала Юлия, – потому что это режет мою память. И я не хочу, чтобы ты поехал на Донбасс».

– Мама, ты боишься, что Света меня не примет, – Семен, сгорающий изнутри, так хотел услышать от мамы что-нибудь о жене, хотя он для себя решил не теребить маму по этому вопросу.

– Я боюсь всего, сынок, кроме смерти, – сказала Федоровна.

– Ты у меня странная, мама: весь мир не боится ничего, кроме смерти, а ты…

– У меня много странностей, сын, – сказала Федоровна, – я единственная старушка в России, которая активно сидит в социальных сетях. И я принимаю чужую боль как свою. Ты посмотри, сколько людей нуждается в моей помощи. Я стараюсь лечить их словом, – она медленно поднесла левую руку к левому глазу и потерла, снимая дымку. – Я тут вспомнила отца и ковырялась в старых фотографиях. Он был блистательным инженером, работал директором Магнитогорского металлургического комбината. Если у нас все работали так, как он, то нетрудно представить, как динамично развивалась бы страна. Он редко приходил домой, отдавая себя целиком работе. Откуда, сын, возьмутся хорошие новости, если кругом коррупция, которая, как отравленная кровь, течет по сосудистой системе страны, а методы прижигания – я имею ввиду тюрьмы – не помогают: сажают одного губернатора, а следом подходит другой?

В дверь постучали. Вошла соседка Галина.

– Доброе утро, – поздоровалась Галя с порога. – Как ты, Семен? – повернувшись к Юлии Федоровне, сказала: – Последняя капельница, Юлия Федоровна, еще немного – и препараты доберутся до всех клеток сосудистой системы. Вот увидите – здоровье победит.

– Доберется до последних клеток, как коррупция, – пролепетала старушка.

Галина обменялась взглядами с Семеном, который стал расправлять подушку на диване.

– Я не пойму, Федоровна, причем здесь коррупция, – сказала Галина, раскидывая шнур от капельной системы. – Вам бы трибуну в Госдуме или на центральной площади, Юлия Федоровна, чтобы произносить правду-матушку.

– И без меня есть кому говорить, – парировала старушка, – только это никому не нужно. И знаете, почему? Потому что в России умерла старая идея, а новой нет, а страна не может без идеи.

– Мама, ложись сюда, – повелел Семен, указывая на диван. – Хватит политики.

– О чем же говорить, если нельзя ни о войне, ни о политике? – возмутилась Федоровна.

– О здоровье, о лекарствах…

– Лекарства – одни подделки, – продолжала мама порочить время, в которое она живет. – А здоровье – ничто, если болит душа.

– Ну, мама! – резко осадил Семен, помогая посадить ее на диван. – Сегодня же куплю тебе книгу о… – Семен запнулся, не в силах подобрать литературный жанр, который бы смог успокоить расшатавшиеся нервы мамы. Он ушел в свою комнату и через приоткрытую дверь продолжали доноситься отрывки беседы мамы с медсестрой.

– …Галя, знала бы ты, как мне тяжело видеть страдания моего сына! Болтаю о чем попало, чтобы отвлечь его. Я не хотела бы… – голос перешел на шепот и притих.

– Не может быть! – слышно выронила Галя. – Какой ужас!

Утро следующего дня Семену показалось повторением вчерашнего: он проснулся в то же время, когда солнце осветило подоконник, а в квартире – полная пугающая тишина. Он быстро накинул халат и потащился в гостиную, открыл дверь – и та же картина, что и вчера: собака Улар, положив свою мордашку на стопу мамы, мирно покоилась у ее ног. Она широко открытыми глазами, выпучив белые хрусталики, исподлобья наставила свой неподвижный взгляд на мертвенно бледное лицо хозяйки. Идиллическая сцена.

– Мама! – испуганно закричал Семен. – Мама!

Ответа не последовало: она умерла.

Часть 3

Макеевка

Через неделю после похорон Юлии Федоровны Андрей с женой приехали на Курский вокзал, чтобы проводить Семена на поезд заранее, чтобы поболтать и поддержать его в столь трудный момент в жизни. Семен опаздывал, и Андрей нервничал, думая, не случилось ли что-нибудь непредвиденное. В следующую секунду жена Андрея воскликнула, увидев Семена в толпе, идущей к вокзалу.

– Ух, ты! Какой красавец! Смотри вон туда, – она пальцем указала на высокого, статного, стройного мужчину с сединой на висках, одетого в новый черный дорогой костюм и белую сорочку. Он выглядел великолепно и шел, как на подиуме кинофестиваля. – Он может влюбить в себя кого угодно, не то что жену, – прозаически добавила она.

Андрей наконец заметил друга в толпе:

– Вот те на! – воодушевленный возглас. – Я помню, как они любили друг друга, и я честно боялся, что любовь может оборваться, и до последнего времени меня мучил вопрос, как она могла его бросить. Оказывается, это был не ее выбор.

– Трудно об этом судить, Андрей, – сказала Таня. – Когда об этом думаешь, мурашки начинают бегать по телу. Не дай бог никому этого пережить.

Семен приблизился с саквояжем в руке.

– Ну, ты даешь, старик, – произнес Андрей. – Да тебе в кино сниматься надо! Выглядишь на все сто.

– Сколько времени? – спросил он, оставив реплику друга без внимания.

– У нас еще минут пятнадцать, – произнесла Татьяна. – Пойдемте, кофе попьем