Звуки потасовки, случившейся на Мерчерие возле лавки Марко, мгновенно потонули в праздничном гомоне карнавала, и Луиджи со своей ношей и с Трояндой, трусцой бегущей следом, без всяких помех добрались до палаццо Аретино, когда отыскали поджидавшую их гондолу (разумеется, не ту, роскошную и сверкающую, а простую, черную). Троянда с любопытством бросила взор на роскошную террасу, изящными уступами спускавшуюся в канал. Она здесь никогда не была. Гондола причалила было к парадному входу, но Луиджи сердитым шепотом велел грести в обводной канал, к садам, окаймлявшим дворец. Баркайоло резким движением весла заворотил ладью влево… и тут Джилья снова начала умирать.

Глаза ее выкатились из орбит, изо рта неслись резкие, хриплые стоны, напоминающие клекот подбитой птицы, тело били судороги, и Троянда просто подступиться к ней не могла, чтобы помочь, ибо Джилья так размахивала руками, что могла невзначай и до смерти зашибить. На губах ее выступила пена. Троянда в отчаянии взглянула на Луиджи, но тот уже дал знак гребцу поворачивать обратно, и не успела гондола уткнуться своим свинцовым носом в причал, как он уже выскочил на влажный мрамор, держа на руках трепещущую Джилью, и через две-три ступеньки ринулся наверх, взывая:

– Синьор Пьетро! Синьор Аретино! Скорее, скорее сюда!

Троянде помог сойти баркайоло, и она с трудом потащилась наверх: навалилась вдруг такая усталость, что впору лечь и уснуть прямо здесь, на ступеньках. Или умереть – от разочарования, от несбывшихся надежд.

Будь проклята эта Джилья! Ну зачем Луиджи приволок ее сюда? Ведь Аретино вышвырнет ее прочь, будто грязный мусор, едва увидит!

А вот и он. То ли поджидал, то ли ему уже доложили об их прибытии – стоит на верхней террасе подбоченясь, расставив ноги, и великолепная zimarra[26] облегала его могучий стан. Пышные рукава до локтей казались надутыми ветром, а из-под них алели шелком рукава камзола, украшенные прорезями, в которых сквозило дорогое белое кружево. Бархатный черный берет венчал его черноволосую курчавую голову. Ожерелья сверкали на груди, причем среди них ярче всех блестел алмаз в роскошной золотой цепи, подаренной Франциском I. Цепь была унизана красными, из дорогой эмали языками, на каждом из которых было отчеканено по букве, а вместе складывались слова: «Язык его источает яд и злословие». Аретино смеялся над этой надписью и гордился ею; Троянде же она казалась несправедливо оскорбительной, однако сейчас она, потрясенная, испуганная, впервые подумала, что Франциск I, пожалуй, прав. Никогда ей не доводилось слышать ругани отборнее, чем та, которая обрушилась на несчастное создание, безжизненно обвисшее на руках Луиджи! Троянда видела Аретино в минуты его пылкой страсти; теперь им владела не менее пылкая страсть, только не любовь, а ненависть, и сказать: «Он метал громы и молнии» – значило примерно то же, что промямлить: «Он был недоволен». Троянда то и дело вздрагивала, словно это по ней каленым бичом ненависти хлестал Аретино, ну а Луиджи, которому тоже перепадало изрядно: «Зачем ты принес ко мне в дом это вонючее отродье?!» – стоял совершенно невозмутимо и терпеливо слушал длинные, хитро накрученные тирады, полные ругательств, риторических восклицаний и вопросов. И один вопрос чаще всего повторялся в этом потоке изощренных оскорблений, злобных насмешек, уничтожающих сравнений, проклятий: «Где Лазарио? Где ты бросила Лазарио?!»

Мертвенно-бледные (не намазанные синей краской, как у Троянды, а и вправду посиневшие) губы дрогнули, исторгая едва различимый шепот. Луиджи чуть склонился, прислушиваясь… и вдруг руки его разжались, так что Джилья свалилась на мраморные ступени и осталась валяться в изломанной позе, верно, не перенеся новых мучений, а Луиджи потрясенно воскликнул:

– О синьор Пьетро! Какой ужасный нынче день! Лазарио… наш злосчастный Лазарио… погиб! Он мертв!

Аретино умолк, словно громом пораженный, и его воздетые гневным движением руки так и остались простертыми к небесам, словно он призывал их проклятие на голову Джильи. Аретино силился что-то сказать, но не мог. И вдруг по лицу его прошла судорога, а затем… а затем Троянда увидела, как на глаза его навернулись слезы и поползли по щекам.

Она ахнула, схватилась за сердце. Аретино стоял молча, плакал молча, и зрелище этого безмолвного горя потрясло ее даже сильнее, чем все случившееся (и не случившееся!) сегодня. Чувствуя невыносимое желание обнять его, прижать к себе, утешить своей любовью, сказать, что, пока они вместе, не страшно никакое горе, вместе они все одолеют, она ринулась вперед, да запуталась в обтрепавшемся подоле своей рубахи и упала на колени, так ударившись о ребро ступеньки, что слезы прихлынули к глазам, а когда удалось встать и проморгаться, она увидела, что Аретино ее утешения как бы и ни к чему.

Не менее десятка молоденьких и прелестных женщин, прежде толпившиеся сзади других гостей за спиной хозяина, теперь окружали и утешали его, называя самыми ласковыми именами, целуя, гладя по голове, обнимая так крепко, что их легкие, развевающиеся одежды то и дело соскальзывали с роскошных плеч, обнажая прелестные перси с вызолоченными сосками, однако у красавиц это не вызывало ни малого смущения, а постепенно успокаивающийся Аретино с улыбкою целовал то одну, то другую прелестницу, и вот уже стенания сменились звуками непрестанных поцелуев, шутливыми шлепками, смехом…

Троянда стояла ни жива ни мертва. И вдруг какая-то молодая женщина, так ретиво добивавшаяся поцелуя Аретино, что даже оступилась и скатилась по лестнице на несколько ступенек, невзначай обернулась – и увидела Троянду. Она на мгновение оцепенела с разинутым ртом, а потом завизжала так, словно увидела мертвеца, восставшего из могилы… и ее трудно было за это винить, ибо кого иного представляла сегодня Троянда? А сейчас, полуживая от усталости, разочарования, едва дыша от ревности, растрепанная, в расплывшемся, размазанном гриме, с безумным взглядом, она, конечно, являла собою не только жуткое, но и отталкивающее зрелище…

На вопль обернулись другие женщины – и множество новых криков огласило округу. Обольстительная группа вокруг Аретино распалась. Красотки, внимание которых до сего времени было всецело приковано к Джилье и Аретино и которые ничего больше не видели, наконец-то разглядели страшную незнакомку, и кто убежал в дом, кто окружил Троянду, наперебой восклицая:

– Что это такое? Откуда она? Пошла вон, вон отсюда!

– Ну-ка угомонитесь, мои ненаглядные! – Голос Аретино перебил стрекот и щебетанье и заставил всех замолчать. – Отстаньте от нее. Это аретинка. Понятно? А что до ее вида, то вы, верно, забыли, – нынче карнавал!

– Кого же она изображает на этом карнавале? Полуразложившийся труп? И что, кому-то понравилась такая маска? Да ведь ее вида испугается даже тигр-людоед! – разразилась восклицаниями хорошенькая смуглянка, но ее перебила другая красотка, с медовыми глазами и кудрями цвета меда.

– Аретинка-а? – протянула она, не заботясь прикрыть роскошную грудь, вывалившуюся из корсажа и отмеченную свежим отпечатком губ хозяина дворца. – Еще одна, что ли? А мы как же?