– За Пьериной буду ухаживать я. Я сама!

Луиджи, забыв о своей всегдашней, чуть насмешливой сдержанности, громко присвистнул. Аретино застыл с раскрытым ртом, а глаза его метали молнии. Вот-вот с языка сорвутся оглушительные громы… но в этот миг Троянда, которая прекрасно понимала, как нелепа и уродлива ее размалеванная физиономия, подняла подол рубахи и принялась вытирать лицо.

Из головы Аретино вмиг вылетели все мысли. Рубаха была узкая, и Троянде пришлось задрать ее довольно высоко. Ноги ее обнажились выше колен, и зрелище этих стройных точеных ног произвело на Аретино действие, подобное хорошему удару под дых. А Троянда, словно нарочно, поднимала рубашку все выше и выше.

Аретино и вообразить не мог, что способен так ошалеть лишь от созерцания двух прелестных ножек!

Что это там она говорила? О чем просила? Да она получит все, что угодно!

– Хорошо, хорошо! – еле выдавил он пересохшими губами. – Пусть эта тварь остается. Все, что хочешь! Делай что хочешь, но… только не сейчас! Потом! – И, чувствуя, что терпение его почти иссякло, что еще мгновение – и он опрокинет Троянду на террасу и овладеет ею прямо здесь, на глазах не только Луиджи, Пьерины и ревниво выглядывающих из дверей аретинок, но и на виду пассажиров всех гондол, во множестве плывущих по Canal Grande, он грубо поволок Троянду в дом, мечтая сейчас лишь об одном: поскорее найти хоть какой-нибудь укромный уголок.

Мгновение Луиджи озадаченно глядел вслед скрывшейся паре, затем пожал плечами. Строго говоря, увиденное его ничуть не удивило: он слишком хорошо знал своего господина. Однако «святая Дария» имеет на него огромное влияние… дура, она и не подозревает, сколь много могла бы иметь, подойди к делу правильно! Вот если бы он, Луиджи Веньер, мог вить такие веревки из Пьетро Аретино, он уж знал бы, о чем его просить… нет, чего требовать! Но, как говорится, Господь Бог всегда дает ожерелье тем, у кого нет шеи! Луиджи чуть не помер со смеху, когда глупая славянка принялась умолять синьора не совершать того, чего он и так никогда не совершил бы. Убить Пьерину! Чушь какая! Уж Луиджи-то прекрасно знает: снова заполучив в свои руки Джилью, Аретино не успокоится, пока не получит с нее своего долга… она ведь исправно платила, пока ей не попался на глаза златокудрый красавец Лазарио. А теперь ей предстоит отдавать еще и проценты, а их изрядно-таки набежало за эти два года!

Он перевел взгляд на Джилью, которая пыталась подняться, и брезгливо передернулся. Ну и грязна же она! И все-таки придется снова взять ее на руки и внести в дом, предоставив заботам чувствительной Троянды.

Троянда и Джилья. Роза и Лилия. Ну-ну… О, будь Луиджи садовником, он четырежды подумал бы, прежде чем соединить эти цветы в одном кувшине или корзине. Ведь всем известно, что роза и лилия – смертельные враги, их аромат взаимно убивает друг друга. А синьор Пьетро задумал соединить их на одной клумбе, то есть тьфу, в одном доме. Ну что ж, хоть это, говорят, святотатство, можно смело клясться именем Христовым: очень скоро в палаццо Аретино развернутся интереснейшие события!

Ежели дело обстояло и впрямь так, как думал Аретино, и Джилья была виновна в участи Лазарио Цезарино, то она заслуживала ненависти и презрения, ибо участь молодого человека была ужасна. Сначала его прогнали сквозь строй бичей, затем полуживое тело привязали к колу и потащили на барку, на которой плыли по Большому каналу, от Святого Марко до собора Святого Креста, хлеща окровавленную плоть раскаленными докрасна прутьями. И никто не знал толком, был ли жив Лазарио к тому времени, когда началось собственно умерщвление: его привязали к лошадиному хвосту и гнали от площади Святого Креста полпути до Пьяцетты, и на этой половине пути отрубили Лазарио (или его трупу) правую руку, а затем, между колоннами Пьяцетты, отрубили ему голову и четвертовали.

Троянду ужаснула жестокость казни; однако Аретино и Луиджи были раздавлены, когда поняли, что все это случилось в Венеции – можно сказать в их присутствии, на их глазах! Нет, они не были при казни некоего Альвизо Бенато, – под этим именем принял смерть Лазарио, – но помнили тот день: именно тогда сквозь строй бичей прогнали проституток, отдававшихся туркам. Лазарио предпочел умереть, не назвав своего имени, не попросил о помощи всевластного Аретино.

– Почему?! – тяжело стонал тот. – Я бы спас его, спас, несмотря ни на что! Или хотя бы облегчил его смерть!

Впрочем, Троянда понимала, почему Лазарио до последнего мгновения хранил свое инкогнито. Он обобрал, обманул своего благодетеля, и стыд за содеянное оказался сильнее страха смерти. За это его можно было даже уважать. Но только за это, ибо причиной столь жестокой казни Альвизо Бенато стали многие преступления. Схватили его в тот миг, когда он, под предлогом желания поцеловать проходившую мимо женщину, сорвал у нее с головы драгоценности и пустился бежать с награбленным. Его поймали. По закону виновного в таком злодеянии следовало повесить, а потом обезглавить, но еще до суда кто-то узнал в обвиняемом храбреца-любителя поединков (оба участника заранее отдавали свои кошельки и драгоценности третьему участнику – судье, так что потом имущество побежденного переходило к победителю) на базилике Святого Марка и не раз обагрявшего ее мраморный пол кровью, ибо Альвизо всегда выходил победителем. Почему он святотатствовал? Бог весть! Прохлада ли его манила, или ему очень хотелось попасть в рай, потому что, по венецианскому поверью, умершие здесь отправлялись прямо в объятия Святого Марко, какие бы преступления они ни совершили на земле… Впрочем, и за это святотатство он был бы всего-навсего задушен в «Prigioni», однако еще одна подробность его бурной жизни вскрылась в ходе следствия.

Драгоценности, щедро прихваченные Лазарио и Пьериной у своего благодетеля, иссякли довольно скоро, ибо парочка ела на золоте, денег не считала и швыряла дукаты на ветер пригоршнями, ни в чем себе не отказывая.

Когда шкатулки и кошельки опустели, Лазарио, знавший, сколь легкомысленна и чувственна его подруга (в своей постели она предпочитала видеть богатых людей), принялся эксплуатировать в свою пользу это ее легкомыслие. Джилья ловила богатого господина и приводила к себе в дом. Когда он раздевался и тащил в постель сговорчивую красотку, в двери врывался Лазарио, изображавший разъяренного мужа. Бедному любовнику не оставалось ничего иного, как голому бежать через тайный ход, который заботливо указывала Пьерина. Она только забывала предупредить, что ход ведет на темную лестницу с ужасным проломом внизу… Ночью Лазарио подходил к пролому с известной только ему безопасной стороны, вытаскивал оттуда мертвое тело и сбрасывал его в канал. Но как-то раз он просто забыл это сделать. Жара стояла невыносимая, труп начал разлагаться. Ужасный смрад привлек внимание соседей, Джилья и Лазарио спешно сменили место жительства, на время оставив прежнее ремесло (другого такого удобного пролома спроста отыскать не удалось!) и принявшись за поединки… Но бесследно пропавших богатых людей искали, труп был опознан родственниками, еще чей-то не вовремя всплыл в канале… Словом, придирчивое расследование, взятое под особый контроль Советом десяти, довольно быстро связало концы с концами. И перед смертью «Альвизо Бенато» был жестоко унижен: поскольку он торговал «своими рогами», он был, по приговору суда, одет в желтое платье, украшен парою рогов и под общие свистки и насмешки провезен по всему городу, прежде чем подвергнуться всем тем ужасным казням, которые были ему предопределены.