class="p1">Он хотел знать, кто сделал так, что меня принесло на этот двор, но этого я поведать ему не мог, ибо сам не знал.

Казалось, он изучает меня, как я догадался, узнал ли я в прибывшей ту пани, о которой я говорил ему, но спрашивать о том не смел. Я также не имел охоту рассказывать ему, потому что в нём чувствовал врага.

Он был сильно взволнован, губы его тряслись, глаза бегали, и хотя он сам меня вызвал на разговор, вскоре не знал что говорить.

Я также молчал и попрощался с ним, не задерживая, спросив только, долго ли они собирались пребывать в Кракове.

— Разве я знаю! — ответил он неохотно. — Мы все сюда прибежали из-за этого святого человека, на которого мы должны поглядеть, а я слышал, что ещё не факт, что он приедет, и когда…

Я побежал расспрашивать, потому что ничего ещё об этом не слышал, и узнал, что именно в этот день принесли новость, что Капистран, вместо того, чтобы приехать в Польшу, был подхвачен немецкими князьями, которые его друг у дружки вырывали, и должен был сперва направиться к саксонцам, потом в Силезию, и неизвестно когда потом прибудет в Краков.

Наш епископ был этим очень удручён и обеспокоен, но не перестал усердствовать и письма за письмами посылал Капистрану, настаивая, чтобы нанёс визит в Польшу и на Русь. Говорили, что он также отправил письма к папе, дабы он своим авторитетом склонил апостола прибыть в Польшу.

Большая неопределённость в городе произвела впечатление, потому что все лихорадочно хотели поглядеть на чудотворца и услышать его слова. Епископ Збышек утешал, как мог, и ручался, что приложит усилия и склонит святого мужа.

Из этих толп, которые уже было собрались на отголосок о Капистране, много потом разбрелось и вернулось домой, а другие остались, снова доверя Збышку, который приучил людей к тому, что обязательно должно осуществиться то, что он решил.

Я знал то, что из канцелярии епископа письма за письмами отправляли в разные города, в которых апостол в то время мог пребывать: в Мейсен, Дрезден, Лейпциг и Силезию.

Слизиака потом я уж как-то не видел, а пани его видел только издалека, потому что та сразу, по-видимому, когда объявили о задержке, вернулась назад в свой замок.

Не знаю, тайному ли усилию этого Слизиака, или другим каким непонятным причинам я должен был приписать то, что вскоре Долива мне в двух словах сообщил: что епископ, может, отправит меня в Сандомир, потому что хочет сократить свой двор, а пора бы мне также поступить в seminarium и облачиться в рясу.

Я весьма горячо ответил ему, что не чувствую к этому призвания и к духовному сану готовиться не думаю.

Долива искоса посмотрел на меня и рассмеялся:

— Ты думаешь, что тебя будут об этом спрашивать? Ты ребёнок, должен слушать; а ты сам не знаешь и рассуждать не имеешь права о том, что с тобой будет.

Когда я, однако, расплакался, начал просить, чтобы он меня защитил, и ноги целовать, старик разволновался, махнул рукой и пошёл.

Не знаю, что и как он сделал, но потом в течение какого-то времени я был спокоен и о Сандомире речи не было.

Я избегал, насколько мог, попадаться на глаза епископа и напоминать ему, что я тут был, скрывался в углах, и когда другие старались о том, чтобы ксендз Збышек их видел, и прислуживали ему, я совсем этого не добивался.

Тем временем, дело прибытия в Краков Иоанна Капистрана всё ещё горячо всех занимало, так, что даже о скором королевском браке, о котором разошлись вести, почти не говорили. Я слышал только, что люди немало удивлялись тому, что этот брак с Елизаветой, который уже однажды, лет десять назад, был намечен и расшатался, должен был состояться. Теперь считали его предначертанным и неизбежным.

Но мало кого это интересовало, потому что только о Капистране было слышно, и о каждом его шаге, слове рассказывали в Кракове, разбирали, что они пророчат.

Очень усиленные настояния епископа окончилось тем, что священослужитель Иоанн Капистран, сам дав затащить себя в Саксонию, а оттуда в Силезию, для утешения нашего ксендза-епископа отправил тем временем ему в Краков Владислава Венгра, монаха своего ордена, и с ним двоих товарищей.

Они туда прибыли и епископ принял их благодарно, а король на их требование предоставил им временно монастырь при Св. Кресте — но, по правде говоря, не все им были рады. Из этого предсказывали, что сам Капистран приехать в Польшу не захочет и отделается от неё этими помощниками, которые, хоть люди благочестивые, но ни его духа, ни важности, ни той благодати неба, что он, не имели.

Другие в том напротив усматривали поруку, что за своими товарищами и отец Иоанн прибудет. Мнения расходились. Епископ имел сильную веру, что Капистрана приведёт, но также суетился ради этого с заботой, с чрезвычайным рвением. Когда кто-нибудь при нём выражал сомнения, он горячо прерывал.

— Прибудет! Не может это быть… Наша Польша так ущемлена не будет, чтобы её миновал; хотя бы мне самому пришлось ехать за ним… притянем его сюда.

Между тем, хотя с не слишком большой оглаской, постепенно делали приготовления к браку короля и Елизаветы. Говорили об отправленых послах, о начатых переговорах.

Епископ не очень способствовал этому супружеству, потому что и короля он не любил, и упрекал его в том, что, упаси Боже, оно когда-нибудь может втянуть Польшу в разногласия о венгерской и чешской короне.

Тогда я слышал из его уст, что он предсказывал как бы пророческим духом:

— Удалось Ягеллонам захватить Польшу, жаждут теперь всё больших узурпаций, ненасытные. Уже заплатили жизнью одного за венгерскую корону, старая королева постоянно мечтает и о Праге, и Буде для сыновей, а молодой король рад бы и Тевтонский орден прочь отсюда выслать на какой-нибудь остров. Они очень хотят захватить ещё больше земель, хотя и те, что есть, удержать трудно. Дай Боже, чтобы за эту жадность дорого не заплатили.

Я тогда толком этого не понимал, хоть слова его запомнил.

В замке, в котором до сих пор бывало довольно тихо, потому что и старая королева там редко бывала, и молодой король чаще в Литве, в Вильне или в Гродно, или в лесах просиживал, начало теперь оживляться и заполняться людьми.

Чуть ли не каждый день ходя с епископом на Вавель, мы могли поглядеть на это издалека. Стены, в некоторых местах обнажённые от штукатурки, белили заново, двор очищали,