И скажет ангел: вы заслужили лучшую участь!

Почему бы ангелу не выйти? Ведь что обидно, такие подносы с демократией и коньяком и впрямь выносят, но только не бедолагам, а тем гражданам, у которых и без ангела все уже было — и вот богатые становятся еще богаче, жирные — еще жирнее, а бедолагам объясняют, что все правильно устроено, в неравенстве, мол, и состоит прелесть соревнования.

А ты чего хотел бы, говорил Лестрейду его коллега, который был чуть удачливее в карьере, ты бы социализма хотел? Да? Вот как у Гитлера хочешь, да? Или, может, ты в Магадан мечтаешь попасть? Что, соскучился по сталинизму? Лестрейд отмахивался от таких предположений. Он ни за что бы не променял свои мокрые ботинки на лагерь в Магадане, а про сталинизм и думать боялся. А коллега объяснял, что всем хочется в сухих ботинках ходить, но ежели соревнования не будет, так и цивилизация встанет. Коллега говорил взвешенно, разумно: цивилизация — это соревнование, а без развития цивилизации — куда? И Лестрейд сам понимал: некуда. Ежели без цивилизации — так вообще труба. Без развития цивилизации так, может, никаких ботинок и вовсе не будет, ни мокрых, ни сухих. И потому сушил он свои дырявые ботинки возле газового камина, который грел не бойко. От ботинок шел пар, сохли ботинки не быстро, а инспектор думал свою тягучую, как стариковская сопля, думу: зачем нужно соревнование, если я всегда прихожу последним? Наперегонки хорошо тем, кто бегать горазд, а если у тебя, допустим, одна нога? И мокрые ботинки? То есть один ботинок, и он мокрый?

Вот если бы хорошее дело подвернулось…

Когда инспектор только явился в колледж Святого Христофора, прошелся под готическим сводом, померещилось ему на миг, что и над ним сжалилась фортуна — вот, послала ему в награду за долготерпение случай! И скоро он ухватит за шкирку германского шпиона, и спасет старейший университет, и вот уже в мечтах своих инспектор заполнял ведомость на новую зарплату, получал новые погоны. Уж он отметит назначение как надо, долго ждал! Отправится со всей семьей в паб «Лягушка и морковка» и не будет скромничать, нет! А ну-ка, пожарьте мне камберлендских сосисок с горошком, налейте мне пинту пива!

Справедливость-то, она, как говорит Карл Маркс, существует. Лженауку Маркса инспектор на людях высмеивал за вопиющий идиотизм, но оставаясь наедине с газовым камином и ботинками, порой думал: а ведь что-то в этом есть — ежели каждому платить по труду, так трудящимся больше достанется и соревнования тогда не надо. Хотя, конечно, революции всякие разводить — это ужас какой… Но вот само пришло стоящее дело: уж теперь его труд заметят! Начальство скажет: ты молодец, Лестрейд! А инспектор щелкнет каблуками и тоже скажет: «Служу Советскому Союзу!» — то есть, тьфу ты, черт, перепутал: «Служу Британской империи и королю Георгу!» И, наблюдая, как Холмс с Мегре загоняют зверя, готовился Лестрейд к победному прыжку. Еще немного, и он возьмет мерзавца-преступника. А уж тогда…

Но когда знаменитые сыщики все приготовили, отступили в сторону, предоставили ему закончить дело, инспектору Лестрейду стало грустно.

Он же был профессионалом, он был честным полицейским и совсем не умел врать. Когда наконец догадался, кто убийца, то понял, что повышения не предвидится и не будет паба «Лягушка и морковка».

Лестрейд стоял перед собранием подозреваемых и обводил их укоризненным взглядом. Кураж первого мгновения миновал — все же всякий полицейский испытывает эмоциональный подъем, готовясь поставить точку в деле, — и теперь инспектор Лестрейд переживал то чувство, какое испытывает мальчик, когда праздник дня рождения закончился.

— Давайте подведем итог, — сказал Лестрейд понуро, — я расскажу, как было дело. С самого начала.

Меня вызвали в Оксфордский университет, в колледж Святого Христофора. Произошло зверское убийство. Умертвили старейшего профессора — сэра Уильяма Рассела. Причем убили его сразу несколькими способами. Перерезали горло бритвой, обварили кипятком из чайника, задушили в каминной трубе. А потом еще выяснилось, что у него был инфаркт, и нашли следы цианида. Убийство совершил изощренный садист или даже группа садистов. Попутно мне рассказали о святом Христофоре, которого какой-то там римлянин то ли сварил, то ли зажарил. Неважно.

Я позвал на помощь сразу двух детективов, Холмса и Мегре, гениев сыскного дела. Тут как раз выяснилось, что в колледже орудует германский шпион, а сэр Уильям Рассел возглавлял оксфордское отделение партии британских фашистов. Час от часу не легче. Но интересно! Мне было интересно, леди и джентльмены!

И в голосе инспектора прозвучала неподдельная обида.

— Да, я увлекся. А тут одна за другой стали выясняться детали. Оказалось, что дама Камилла, мастер колледжа, — сотрудник МИ-6. Майор Кингстон, который тут по хозяйственной части, как оказалось, из военной разведки. Да еще вдобавок присутствует полковник Курбатский из московского НКВД. Тут уж я, леди и джентльмены, почувствовал себя на передовой. Сам я не воевал, полицейские преступников ловят, а не в окопах сидят. Но на старости лет оказался прямо на линии огня. Так и ходил по вашему колледжу, как по траншее, все ждал, что пальнут в спину. Так никто и не пальнул, слава Богу…

Лестрейд чуть было не добавил «а жаль», но удержался.

— Дальше — больше. Мы с коллегами стали распутывать улики. А их столько, что не успеваешь к делу подшивать. Один оказался сутенером из Парижа, другой — агентом Муссолини, третий — польским диверсантом. Тьфу! Просто змеиное гнездо. Тут никакой военной разведки не хватит, бомбу надо! А нам ведь все показания надо сопоставить: кто же покойника обварил, кто в трубу засунул… Еще и какое-то наследство… И дочь, которой вроде бы нет, а потом она вдруг опять есть, но не та. И записку на немецком языке подбросили, а еще выяснилось, что одна из женщин — переодетый мужчина… ну знаете, я всякое видал, но честно скажу — перебор. Ну вот, как хотите, но перебор.

И мы втроем ломаем голову, кто же этого старикана убил. И, главное, зачем?

Лестрейд выдохнул — и выдохнул разом все: и надежды на поимку шпиона, и мечты о повышении, и даже шансы купить ботинки.

— Никто сэра Уильяма не убивал. Убило его кресло. Понимаете: кресло.

И Лестрейд тут же поправил себя:

— А, знаю… Вы тут в университетах называете словом «кресло» председательский пост. Я сначала удивлялся, когда слышал. Дескать, он — chair там-то и там-то. Кресло в комитете, кресло в комиссии. Да нет, я не про то. Хотя