германской Компартии, неким Гуго Эберляйном. В настоящее время Гуго Эберляйн вывезен в Москву вместе с рядом других лиц, виновных в подстрекательстве и организации вредительств на территории Европы. Так называемые коминтерновцы в настоящую минуту дают признательные показания; мы предоставим в редакции газет стенограммы.

— Я заинтересован в получении данных документов, — сказал майор Кингстон.

— Не сомневался, майор, в разумном подходе, свойственном британским спецслужбам. Разумеется, списки коммунистических агентов будут у вас в кратчайший срок. Дело так называемых германских коммунистов должно быть интересно также и германской стороне — оно осветит нашу позицию как нельзя лучше. Так называемый коминтерновец оказался откровенным фашистом. Причем настолько правым, что даже национал-социалисты в Германии от него отвернулись. Думаю, это снимет всякое подозрение как в поддержке правых, так и в поддержке левых партий Советским правительством.

— Информация будет адекватно расценена, смею вас уверить, полковник, — сказала дама Камилла, все еще несколько взволнованная беседой о шубах. Впрочем, аристократическая выдержка сказывалась во всем. Снисходительная улыбка вернулась на свое место, и лицо мастера колледжа приняло прежний благообразный характер.

— И главное, — сказал Курбатский, — думаю, не составит труда доказать — и мои бумаги помогут в этом, — что убийство сэра Уильяма совершено итальянской авантюристкой по заданию тех деятелей Международного Интернационала, кто пытается поссорить Советский Союз с Европой, а именно — по заданию троцкистских провокаторов. Лаура Маркони и Анна Малокарис, состоя в преступном сговоре, вошли в доверие к покойному профессору, зверски убили его с целью спровоцировать международный скандал. Романтическая история, сопровождающая данный инцидент, была тщательно спланирована обеими преступницами и, скорее всего, руководима извне.

— И, по-видимому, отнюдь не Германией… — задумчиво сказал майор Кингстон.

Анна Малокарис сделалась из багровой пепельно-серой. Она силилась сказать что-то, но губы не слушались ее.

— Ну что ж, начинает проясняться, — сказал Лестрейд и вынул блокнот. — Мы собирались отложить допрос Малокарис, так сказать, на закуску, но, кажется, это у нас основное блюдо. Давно в Британии живете, уважаемая?

— Если возникнут трудности с допросом, — сказал Курбатский, — рекомендую провести допрос в Москве. Уверен, у нас получится.

— Уважаю, полковник, московскую практику, но поверьте, мы в Скотленд-Ярде умеем развязывать языки.

— Еще посмотрим, кто именно будет допрашивать эту особу, — процедил майор Кингстон.

— И повторяю, — Курбатский снова возвысил свой металлический баритон, — я требую немедленной публикации материалов расследования. Низкопробные сплетни могут вызвать серьезнейшие последствия во всем мире.

— Я приложу… — начал было майор Кингстон, а дама Камилла с легкой улыбкой закончила фразу за майора:

— Мы все приложим необходимые усилия, дабы эта малоприятная интрига, начавшаяся так несимпатично, завершилась и эпизод был стерт из памяти колледжа.

— Полагаю, — ввернул Хьюго Бэрримор, — все здесь присутствующие будут признательны за оперативное решение. А вы, Розенталь, почему молчите?

— Я боюсь, — откровенно сказал Бенджамен Розенталь, сжавшийся в комок на стуле, — я даже и не стыжусь сказать вам всем: мне страшно. Разве не чувствуете, что убийца совсем обнаглел… Он же не остановится… Мне страшно, господа.

— Нам всем не по себе, но, кажется, все здесь согласны, что решение наконец найдено, — со вздохом облегчения заметил Эндрю Вытоптов, до сих пор молчавший. При появлении полковника в форме НКВД у Вытоптова испортилось настроение, и он стал было пробираться к запасному выходу, ведущему в кладовку. Но когда выяснилось, что целью посещения был не он, настроение медиевиста улучшилось, и сейчас он снова был благодушен. — Мы все благодарим вас, полковник. И мы все выражаем признательность.

— Не все, — сказал комиссар Мегре.

Глава 8

— Поймите правильно: врут всегда. — Мегре поколебался, но все же сел. Прочие остались на ногах, обступив комиссара. — Вы уж не серчайте, я посижу. Набегался, знаете ли. Долго служу, и все приходится бегом. Ноги устали, ботинок жмет. Да я уж про это говорил, кажется. Посижу, с вашего позволения.

Комиссар обвел глазами собравшихся.

— Вы бы тоже присели, я долго буду говорить. Берите стулья, располагайтесь. И не надо этак на меня смотреть, товарищ советский полковник. И на револьвер ваш мне плевать. Мне знаете сколько раз грозили револьверами. Я старый человек, бояться устал. Присаживайтесь, месье Курбатский.

Мегре, не торопясь, достал трубку, кисет. Принялся набивать трубку табаком, уминать табак в чаше трубки. Говорил, не торопясь, обдумывая слова.

— Уж раз меня пригласили поработать, а я приглашение принял, то считаю, что должен свою работу сделать на совесть. Верно, инспектор? — это было сказано Лестрейду. Инспектор Скотленд-Ярда кивнул. Лестрейд, который на протяжении всего нашего повествования держался в тени двух великих детективов, реплики подавал редко, ограничивался по большей части мимикой.

— Стало быть, я согласился. Знал, на что шел. Приехал в английский университет. Это же большая честь для парижского ажана. И ответственность большая. Как прикажете работать среди людей, которые знают больше тебя? Обычно ведь моя профессия сводит с людьми попроще. Кто тетку убьет из-за наследства, кто жену задушит. Это все обычные мещанские страсти. Но здесь университет, и страсти возвышенные.

Слушая ваши разговоры, записываю, запоминаю, и — честно скажу — не всегда понимаю, о чем речь. Иногда среди подозреваемых встречается умник, с таким всегда много возни — он и хитрый, и образованный, и лазеек у него много. Но, как правило, он один такой, а остальные вокруг попроще. А здесь все подряд — светила науки. Ну и как мне быть? — Мегре раскуривал трубку, пыхтел. Сизый дым колечками поднимался над трубкой.

— Трудно работать, если подозреваемые все высокообразованные люди. Моя работа состоит в том, чтобы находить, где спрятана правда. Обычно, даже когда трудно, я себя убеждаю, что трудность временная. Правда всегда существует, до нее трудно докопаться, но правда обязательно есть. Есть определенные приемы, их требуется освоить, тогда проще. Не верить всему подряд, проверять информацию, сравнивать… Тогда можно отделить ложь от выдумки. Но как же мне сравнить поэзию Авиньона, немецких романтиков и летающие чайники? Это очень сложно для простого сравнения, господа. А тут еще вы мне предложили усвоить правило бритвы Оккама.

Мегре сделал паузу, еще раз всех присутствующих осмотрел.

— Объяснили мне, что надо отделить одну реальную причину от многих нереальных. Мол, это называется номинализм. Не умножайте, так сказать, сущности. Я ведь обычно этим как раз и занимаюсь: отделяю ложные показания от правдивых. А правдивые показания складываю вместе. И тогда получается понятная картина. Но я быстро разобрался, что ваш номинализм — это про другое. Не про ложные показания, а про то, что не может быть сразу два правдивых показания. А вот с этим я категорически не могу согласиться. Понимаете?

Мегре сосредоточил свой взгляд на