МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Сесилия картахенской художницей считалась, но жила она в Боготе. Одна из немногих женщин, к которой они относились как к равной, а такое редкостью было. Очень хорошенькая. Образец красотки с побережья: черные волосы, белая кожа, прелестные глаза, роскошное тело. Невероятно обаятельная. Если вы ее в «Синем лангусте» видели, сами знаете, насколько она очаровательна. А жила в Боготе. По кафе с мужчинами расхаживала во времена, когда женщины по кафе не расхаживали. Скажем так, смелая женщина, дерзкая, нетривиальная. Как художник ничуть не уступала Обрегону и Грау, но признания не получила, потому что была женщиной — а если ты женщина, значит, тебя воспринимали только как чью-то жену или дочь; так и не сумела она поломать эти устои. Ее муж учредил журнал «Эль Мито»[49]. Умерла она довольно молодой, от рака, кажется. В каком-то смысле она фигура трагическая. А напивалась наравне с ними.

НЕРЕО ЛОПЕС. Туда все ходили пиво пить. Особенно разливное, у них там колонка пивная стояла, пиво из краника наливали. А из еды — только легкая закусь. В сущности, это вроде закусочной было. Альфонсо Фуэнмайор завсегдатаем у них считался. Херман Варгас тоже. Охотники на крокодилов, ловцы тоже туда хаживали. И его клиенты там бывали, всем хотелось пива разливного из краника попить. Я когда приехал в Барранкилью, «Ла Куэва» уже вовсю работала. Можно было зайти, попросить пивка. Я трудился фоторепортером в «Эль Эспектадор». Дружил со всеми ними. Альваро, и Алехандро, и Фуэнмайор, и Габито — все мне друзьями были. А насчет того, кто там больший талант, кто меньший, никогда мы не спорили, все на равных. Скопель, бывало, придет, пива закажет. Альваро явится, пива закажет. Алехандро — тоже, и другие. Охотники так же напиваться приходили. Кто только не пил пиво в том баре, самая пестрая публика.

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Да уж, лились там реки рома и… но публика верит, что так все в «Ла Куэве» и происходило, что мы там о литературе толковали и прочих таких материях. В какой-то день набежали детишки из университетов, студенты, хотели, чтобы им о «Ла Куэве» все рассказали, а Кике — он уже тогда порядочно принял, так заведено у него… И он вдруг заявляет: «Ох и тошнит меня от этого дерьма, прям до смерти. В „Ла Куэве“ этой никто ни о какой литературе и словечка не говорил. Это Альфонсо Фуэнмайор, Херман Варгас там, Альваро Сепеда, Алехандро Обрегон и сеньор Гарсиа Маркес, когда сюда приехал, — вот они да, до литературы касательство имели. Собственно, и все. Потому как, глядя на нас, прочие наши друзья-приятели начали туда ходить, а мы если о чем и говорили, так о роме и о прочей ерунде, а потом всей гурьбой к шлюхам отправлялись». — «Уймись, Кике, что ты несешь?» — «Нет уж! Тошнит меня от этого дерьма. Чего меня заставляют раз за разом эту муть повторять, будто бы тут, фу ты ну ты, храм литературы. Какая, к чертям собачьим, литература! Какая философия!»

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Чего бы еще вам о Габито порассказать? А для разговору, чтоб гладко шел, надо вторую заказать, что ли (заметив, что бутылка виски уже опустела, поднимает повыше руку со стаканом, призывая проходящего мимо официанта). Эй, алло! Повтори. Я пью виски неразбавленным, но с чуточкой льда, да, и водички мне, пожалуйста, рядышком поставь… Когда Габито еще не…

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Он время от времени тут показывался.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Упертости, какая для этого ремесла положена, чуваку хватало. Хоть и выпивал с нами каждый божий день, но всегда книжечку записную под рукой держал… И он же рукопись свою в Аргентину послал, в Мексику и в Испанию тоже, а из Аргентины ему ответили так: «Сеньор Гарсиа Маркес, займитесь каким-нибудь другим делом, потому что писатель из вас никудышный. Ваш роман из рук вон плох. Ломаного гроша не стоит». Единственный, кто его текст хвалил, так это Альфонсо Фуэнмайор. А Альваро — тот, помимо прочего, сказал: «Дерьмо это. Это… хорош уже дурака валять».

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Габито всегда первоначальный вариант своего рассказа Фуэнмайору давал.

Альфонсо — большой умница по части синтаксиса и прочей грамоты… Ходил везде со своей огромной тетрадью, а так как он вечно при пиджаке был, то все бумаги важные по карманам рассовывал. Как он их не терял, не представляю.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Всякий день главу новую писал и потом нам говорил: «Вот, почитайте». А Альваро в ответ: «Кончай дурака валять, делом займись, это ж дрянь дрянью!»

Я «Сто лет одиночества» не прочел после публикации, но я до того прочел рукопись двести тыщ раз, потому как этот полоумный что ни день нам оттуда зачитывал; каждую чертову главу, какую накануне ночью писал. Тогда это еще не называлось «Сто лет одиночества». Принесет нам байду эту свою вместе с теми же несчастными пятьюдесятью сентаво, с которыми потом домой спать пойдет. Было в нем упорство… гнул он свое, гнул и гнул, пока та чокнутая баба не нарисовалась — ну, та женщина… Как же ее, испанку-то эту, звали, а?

КАРМЕН БАЛСЕЛЬС. Какая была тогда Кармен Балсельс? Такая же, какой я остаюсь и сейчас, правда, менее известная или, скорее, вообще безвестная. Непритязательная девчонка из рабочей семьи, получившая образование в монастырской школе и больше всего желавшая эмансипироваться и самой зарабатывать себе на жизнь. Один мой друг, его звали Хоакин Сабриа, порекомендовал мне попробовать себя в профессии литературного агента, принес книги кое-какие и рулон бумаги. И я начала заниматься этим делом еще до того, как получила право представлять Кабальеро Бональда, и до того, как тот порекомендовал мне Гарсиа Маркеса.

ХАЙМЕ АБЕЛЬО БАНФИ. Годы, проведенные в Барранкилье, всегда занимали важное место в его жизни. В 1994-м он решает вернуться, покупает квартиру и намеревается пожить в Барранкилье несколько недель. Он проводит их на корте отеля «Эль Прадо» с моим братом Маурицио, который был доктором и являлся его партнером по теннису. Это было в 1994-м. Ключевой год в жизни Гарсиа Маркеса. Тогда он почувствовал, что готов вернуться в страну. И мы с ним иногда выбирались прокатиться по городу, поглядеть, что вокруг делается. В те прогулки он рассказывал мне кое о чем. Мы с его водителем ездили. К тому времени он завел себе что-то вроде фургончика с кондиционером, серебристого такого цвета. В нем мы вдвоем и раскатывали. Он постоянно что-то записывал, делал заметки для своих мемуаров. Думаю, тогда он и мемуары, и другие новые вещи обдумывал. Как-то заговорил о планах написать три коротких произведения, вроде повестей, позже одна из них вылилась в повесть «Вспоминая моих грустных шлюх». В те дни он даже попросил меня кое-что разузнать, и я разузнал. Он прислал мне вопросник, и я отправился с ним в газетный архив.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Вечно он присылал мне списки с вопросами. И Альфонсо, тому тоже присылал. Про разные вещи, которые уточнить хотел.