Убийство Распутина стало тем особым случаем, который и должен был проверить уголовную систему России. С Феликса Юсупова, женатого на царской племяннице, Николай II отчасти снял свое покровительство, хотя публично и не заявил об этом.

В прокурорском деле указывается на еще один особый пункт закона:

«Ст. 207. Все соучастники в преступлении или проступке судятся в одном суде, именно в том, коему подсудны главные виновные или в ведомстве коего находится большее число обвиняемых. Но если один из соучастников в преступлении или проступке подсуден высшему, а другие низшему суду, то дело о всех обвиняемых подлежит решению высшего суда»[116].

Таким образом, становится понятна коллизия преступления, когда соучастники заранее рассчитывали на парализацию машины правосудия, так как в любом случае ей пришлось бы перекладывать это дело на прямую волю царя. Но благодаря этому обстоятельству и процессуальной коллизии мы имеем 751-е дело, которое все же сохранило для нас важнейшие моменты основного прокурорского дела об убийстве фаворита.

Однако обратим внимание на один важный момент: судебный устав Александра II от 1864 года ограничивал волю монарха в области суда, оставляя за ним лишь право помилования, но только после вынесения решения по делу. Так что в любом случае дело должны были довести до конца.

2.

Историческое здание особняка Кочубея на Фонтанке стоит в одном ряду с соседними домами, расположенными вдоль канала. Многие годы оно ассоциировалось с приемной министра внутренних дел Российской империи и впечатляющим штатом полиции, охранки и осведомителей.

Министр Протопопов превратил свой кабинет в штаб дознания. В Особой политической части, или пятом делопроизводстве МВД, составляли списки лиц для ближайших допросов и форсировали прохождение бумаг. Весь ресурс столичной полиции – от городовых до агентуры – работал на обнаружение трупа. По окраинам города ходили полицейские с собаками, а другие выясняли путь автомобилей, которые ночью ездили по городу. Усилия были не напрасны.

Скоро на Фонтанку, 16, пришло первое важное сообщение – на Малой Невке, возможно, обнаружили важную деталь для следствия.

Об этом известно и из документов Министерства юстиции, сообщающих, что следы крови были найдены «около 1 часа дня того же 17 декабря на Большом Петровском мосту…»[117]

Примечательно, что этот мост считался мостом самоубийц. Видимо, это и предопределило решение преступников сбросить с него в реку тело жертвы. Вот что сообщает о первых находках вещественных доказательств прокурорское дело: «17-го сего декабря неизвестные прохожие обратили внимание на имевшиеся на Большом Петровском мосту следы крови, о чем заявили речной полиции. При осмотре чинами последней означенного моста было обнаружено присутствие крови на панелях, перилах, на пятом устое /контрфорс/ и брусах его. Кроме того, у того же устоя на льду была найдена калоша. Около места, где была обнаружена на мосту кровь, имелся след автомобиля, вплотную подъехавшего к борту панели»[118].

Показания прокуратуре об этом дают полковник 4-й Дистанции речной полиции Еланский и городовые той же полиции Григорий Лизогубец и Иван Андреев. Обратим внимание, это другие свидетели, нежели в полицейском расследовании, сообщающем нам несколько иные детали: «В 2 часа дня городовой 4-ой Дистанции Петроградской части Курдюмов, едва заступив на пост № 2, получил словесное заявление от мостового сторожа Федора Кузьмина. Тот сообщил, как проходившие мимо него неизвестные рабочие передали ему, что обнаружили на Большом Петровском мосту и его устоях следы крови. Федор Кузьмин, отправившись на указанное место, смог убедиться в истинности их слов.

Уже через полчаса он явился на Большой Петровский мост с городовым Курдюмовым и полицейским надзирателем Леоновым. Там ими был составлен протокол № 1740, в котором говорилось: „Произведя досмотр, было установлено, что на Большом Петровском мосту, на четвертом пролете, на панели и устоях имелись следы крови незначительные, здесь же была обнаружена мужская калоша; теплый ботик коричневого цвета № 10 фирмы «Треугольник»“»[119].

Калоша оказалась важной зацепкой в дальнейших поисках, и информацию о ней министр внутренних дел Протопопов решил передать в царский поезд. Состав главы государства еще был на полпути в Петроград, когда поступила срочная шифрованная телеграмма, адресованная дворцовому коменданту Свиты Его Величества генералу Воейкову, осуществлявшему связь с царем в период движения.

«Дополнение предыдущей телеграммы сообщаю: вчера днем на Большом Петровском мосту внизу устоя была найдена калоша, которую признали принадлежащей Григорию. На перилах мостах усмотрены следы крови.

По показаниям прислуги Григорий уехал ночью вместе с князем Юсуповым. Управляющий МВД. Зашифрована и отправлена 18/ХII 1 час, 35 минут ночи»[120].

В оригинале начального текста содержалось и дополнение. После слов «уехал ночью вместе с князем Юсуповым» министром было написано «хотя к этому показанию отношусь недоверчиво». Эти слова, поразмыслив, глава МВД вычеркнул. Видимо, он решил, что доверять нужно не своим отношениям, а конкретным фактам.

Сегодня можно только гадать, почему понадобилось целых 13 часов, чтобы появился на свет следующий документ:

«Справка.

Коричневый ботинок № 10 фирмы „Треугольник“, найденный на Большом Петровском мосту на Неве сего числа, в 3 часа ночи был предъявлен дочерям разыскиваемого Григория Распутина-Нового, Марии и Варваре Распутиным-Новым, проживающим в доме № 64 по Гороховой улице; причем они ботинок признали за принадлежащий их отцу, как по размеру, так и по наружному его виду. Ботик также признавали за принадлежащий Распутину-Новому находившиеся в квартире два агента Охранного отделения, швейцариха и господин Симанович. 18 декабря 1916 года. Надзиратель сыскной полиции Михайлов»[121].

Пространство вокруг Большого Петровского моста стало местом интенсивных поисков трупа.

Прокурор Завадский вспоминал: «Если судебные власти бездействовали, то не дремал министр внутренних дел Протопопов: стараясь заслужить благорасположение императрицы, он, по собственным его словам, как мне передал их В. А. Бальц, бывший тогда товарищем министра внутренних дел, приказал полиции обшарить все дно Невы и залива, „хотя бы до самого Кронштадта“. Такое приказание объясняется тем, что убийцы не умели молчать, и уже в субботу по городу расползлись слухи, будто Распутина спустили ночью в какую-то прорубь»[122].