— Забыл про тебя и про все, что у вас тут творится.

Ри встала у дальнего окна, стараясь не встречаться с ним взглядом.

— Твое дело — забывай, если хочешь.

Он повернулся к ней, посмотрел спокойно, слегка качнул головой.

— Джессап нипочем тебя не шлепал. Даже не знаю, почему он так никогда не делал, но я говорил ему, кто-нибудь когда-нибудь поплатится за то, что тебя не пороли за дело.

Гейл дремала у Ри на кровати, мальчишки бегали и гомонили за домом во дворе, мама тихо сидела в качалке. Ри бочком пошла по стенке, чтоб между ними была хоть какая-то мебель, если он вдруг на нее бросится.

— Я тут не умничала, Слезка. Дядя Слезка.

— А тебе и пытаться не надо, девочка, у тебя изо рта срань всякая летит, только рот откроешь.

Он подошел к окну на боковой двор. Сынок и Гарольд гонялись там друг за другом кругами, швырялись снежками, орали друг другу фантастические угрозы. Слезка постоял, сложив на груди руки, посмотрел, как они играют, словно примеривал их к будущему. Молчал он долго — столько, что Ри уже начала тревожиться, — потом сказал:

— А он быстрее Белявого Милтона. И в цель всегда попадает, когда бросит. Белявый — он-то сильный, как вонь, а камни да мячи всегда кидал херово, как бабка без очков, да и плавать не умел, в подковки толком не играл, ни хера такого. С координацией у него было не как у Сынка, этот-то и сейчас уже годится. Ну, конечно, мужик доказал, что подстрелит он кого захочет, а на это не любой способен. — Глядя на мальчишек, он оперся на подоконник, постоял так еще немного, не спуская с них глаз, затем разок хмыкнул, пожал плечами. — А вот Гарольд. Гарольду лучше с оружием. — Он оторвался от окна, развернулся в комнату. — Сегодня утром законники нашли машину Джессапа возле озера Галлетт. Вчера вечером ее кто-то поджег, сгорела почти дотла.

— А…

— Его внутри не было.

Поздние утренние тени выписывали узоры по исшрамленным деревянным половицам, орнаменты под ногами меняли углы и очертания по мере того, как солнце ползло по небу. Глаза у мамы закрылись, будто она услышала и замурлыкала обрывочек фальшивой мелодии, в котором чуть было не узналась песенка. Во дворе стоял зеленый грузовик Слезки, и мальчишки бегали вокруг, перекидываясь каплющими снежками. У Ри в желе между костями и сердцем наэлектризовалась низкая вибрация.

— Его больше нет, да? — спросила Ри.

— Это вам всем вот. — Слезка из куртки вытащил плоский квадратик сложенных долларов, кинул на диван. — Суд у него сегодня утром был, он не явился. — Слезка вскинул руки, смутно очерчивая участок вверх по склону за домом. — Я бы весь этот лес Бромонтов продал прямо сейчас, пока могу.

— Не-не, не-a. Ничего такого делать я не стану.

— Они ж первым делом все продадут, как только дом с участком из-под вас выдернут, девочка. Иди да посрубай все эти леса до пеньков. — Слезка подошел и встал перед ней, рукой поддел ей подбородок, чтоб глаза в глаза ему смотрели. — Лучше уж самим капусту потратить.

Отступил, из сигаретного кармана рубашки достал чек фена, длинным ногтем зачерпнул дозу и нюхнул, еще раз нюхнул. Растирая нос, ворочал шеей, и черные точки у него в глазах распускались шире и черней. Пакетик протянул Ри:

— Не распробовала пока?

— Иди ты к черту, нет.

— Как хочешь, детка. — Он опять свернул пакетик, убрал, кругом развернулся — вдохнуть всю комнату — и вдруг замер, уставившись на маму, которая мычала себе с закрытыми пазами. Слезка прищурился и вслушался в ее бессвязную песенку, через некоторое время отвернулся. — Я тут последний раз в апреле был, так она с места не двинулась. — Пошел к наружной двери, открыл, повернулся и опять посмотрел на маму. — Вот пол этот, да? Я помню, как пол этот весь ходуном ходил, как зайка, блядь, от плясок. Ночь напролет танцевали, обдолбанные до невменоза — но тогда еще все для счастья удалбывались.

Ри придержала дверь и посмотрела ему вслед, прислонившись к косяку. Ей было уныло и разваленно, ее мотало, как крохотную пепелинку на отрывистом ветру. Слезка завел зеленый грузовик, дрочил его, пока мотор не заревел, потом развернулся выезжать со двора. Мальчишки сбились вместе у дорожных колдобин — смотрели, как он мимо проезжает, им было как-то боязно, очень тихо они стояли, руки висят плетьми, лица пустые, ничего не выдают. Дядя Слезка медленно-медленно провел грузовик мимо них, ни слова не говоря, внимательно вперился в них, не поздоровался, ни жестом не выдал, что узнал, а потом, не разгоняясь, все так же медленно скрылся с глаз.

Если просили, мама вставала, и теперь Ри одела ее в белое зимнее пальто — дутое и гладкое, — в желтую вязаную шапочку, у которой на верхушке болтался желтый помпон. Открыла боковую дверь, вывела маму во двор. Мама редко выходила из дома, лицо у нее встревожилось. Неуверенно она ступила на тонкий снег, сперва пристукнула носком, уже потом опустила пятку. Ри придерживала ее за локоть, вела к крутой тропинке на северном склоне. Солнце закатывалось за дальние хребты, и в таком свете лед на тропинке выглядел пролитым и накрепко замерзшим молоком.

После каждого шага по тропе мама медлила и опиралась на Ри, пока та не подталкивала ее опять вперед. Процедура вошла в рабочий ритм — Ри теперь подталкивала маму в ту краткую секунду, пока пауза не переходила в осадку назад. Ботинки их опускались, носки стремились вперед, ледок трещал. Мамино дыхание порывами сносило назад, оно расседалось Ри по лицу. Тепло и привкус маминого дыхания были сладки, открывали воспоминания. Пока совсем еще не спятила, мама валялась с Ри на одеяле в соснах, рассказывала долгие байки про птицу-дуйку, галупу, вжикоера и прочих тварей с Озарков, которых в лесах редко увидишь, но они тут живут, как известно, испокон веку. Птица-дуйка, например, веселое пернатое таинство, только и поджидает, чтоб в тени где-нибудь родиться, а как вылупится, так сразу фьють на крыло, что твоя мысль, и давай задом летать, как загадка; или вот галуна — может устроиться ночевать у тебя на самом дне колодца и отложит там идеально квадратные яйца, а то в ведро твердых желтых ирисок насует; или вот насмешливый жутковатый вжикоер — он самой темной и ненастной ночью к дому близко-близко подползает, и давай огромным гибким хвостом своим ворочать, либо камнями швыряется в стены, а ты лежишь, с головой в одеяло закутавшись, и ждешь, когда же солнышко взойдет. Мамины слова щекотались, а близкое дыхание успокаивало.

С гребня они робко двинулись по участку Бромонтов. Ри взяла маму под руку, прокладывала маршрут меж крепких стволов, аккуратно переступая толстые корни и наледи. Они обходили взгорок кругом по вершине, и местами долина просматривалась вдаль, а тяжелые деревья высились у них за плечами. На ветках сидела шайка ворон, вякала на женщин внизу. На вершине взгорка проступали голые скалы, по ним ходить было еще скользко. Ри шла между серыми камнями, а маму в ту или иную сторону направляла, сжимая ей руку. На отвесном утесе над ручейком, пересыхающим без дождей, остановились посмотреть на следующий бугор, где раньше стоял дом первого Бромонта. Стены и все прочее давно увезли, а вот каменный фундамент еще придавал какую-то квадратность зарослям чахлых дубков и лианам-ползучкам, которыми все тут заросло.