В принципе, голова была ясная. Никакой похмельной тяжести и мути в ней не было. Только с памятью было что-то... Что-то...

Я напрягся, пытаясь восстановить ход событий вчерашнего вечера.

Значит, я сел поудобнее, чтобы слушать байки. Сначала НКВД-шник и индеец спорили про Барбохина. Мол, нашелся такой самородок, сначала обрадовались, как до Луны и обратно — предметы двигает силой мысли, нюхом подземные ключи находит, а под добрый стих даже свечку взглядом может подпалить. Его взяли в оборот, объяснили его важность для Советской Родины, а тот не проникся. Понял только, стервец такой, что его не расстреляют, потому что больно он уникальный. А был он бабник, пьяница и вообще охламон. Потом расстреляли, конечно. Но вот что было между этими двумя пунктами, вспомнить я не смог, как ни пытался. Хотя был уверен, что именно там было что-то интересное.

Я застегнул штаны и привалился к стене. Посмотрел на едва тлеющую лампочку. Да что такое вообще? Гнилушка больше света дает, чем этот осветительный прибор...

Так.

Попробуем зайти с другой стороны. Я глотнул из кружки, не нюхая. Думал, желудок прожжет. Но чего-то подобного я и ожидал.

Вот «настоящий индеец» свернул козью ножку из обрывка газеты «Правда». И клубы дыма тут же начали свиваться в замысловатые узоры в тусклом свете «коптилки», который эти пенсионеры использовали в качестве осветительного прибора.

— А я точно тебе говорю, что это все из-за техники, — заявил он. — Веками без техники обходились, а сейчас — ишь ты, подишь ты... Измерений им захотелось!

К чему он это сказал? Я точно помню, что разговор шел оживленный, даже невозмутимый Нойда Павлович голос подал.

Я фыркнул. Вот уж натурально. Почему Нойда Павлович главный? Да как с теми попугаями — потому что эти двое зовут его шефом...

Тут из памяти всплыла картинка парящего над ладонью НКВД-шника пятака. И то, как его скрипучий голос произнес:

— Не верит он, сопляк! Надо очень нам фокусами тебя развлекать!

Ну это мне приснилось, наверное. Смутно помню. Кажется, он сначала заставил левитировать кусок газеты, потом я сказал что-то про фокус, он обозлился. Затребовал у меня порыться в кармане и дать мне что-нибудь. А у меня откуда-то взялся пятак. И потом этот пятак...

Я легонько постучал головой об стену. Зачем я вообще пил?

Хотя, кажется, дело было не в пьянке...

— ...девчонка совсем, так жалко было... — вспомнил я голос «индейца». — Мысли транслировала чище телеграфа. А потом полковник карточку ей протягивает новую, а она побледнела вся и в рев. Ни в какую. На карточке написано «огневые ракеты». И на что она такая?

Так, кажется, все начало складываться. Эта троица — какая надо троица. Ветераны экстрасенсорных войн почти столетней давности. Просеивали местное население через сито сверхспособностей, выискивая самородки. Тащили их к себе, отмывали, учили. Приспосабливали к делу. Кого к шпионажу, кого к экстренной связи, кого к тайным операциям. Методы у них были, конечно... Тоже почти столетней давности. И гриф секретности зашкаливающий.

Я криво ухмыльнулся. И поежился. Снова стало холодно, хотя пока я напрягал память, как-то забыл про то, что замерз.

Бред же? Эта вся бабуйня мистическая мне приснилась?

Я потер глаза кулаками. Под закрытыми веками попылли цветные круги.

Старикашки в маразме, навалили мне с три короба... Ну не может им всем быть за сотню лет, какого хрена? Глеб Иванович вообще стойку на руках в какой-то момент демонстрировал. Какой еще тридцать второй год? Причем, если в тридцать втором он уже работал и даже кем-то там руководил, значит родился он совсем даже не в тридцать первом, а чуть ли не до революции...

А может и не бред.

Вообще в моей ситуации как-то глупо считать бредом. Если что, я вообще в Карелию ехал, чтобы в Петрозаводске приятелей подхватить и дальше на Воттоваару. На охоту за фотками кривых деревьев и прочих головокружительных северных пейзажей. А приехал в Советский Союз. Где меня заперли в бревенчатом доме с нарами. С тремя пенсионерами.

«А точно заперли?» — подумал я.

И тут же сам себе ответил: «Да, точно».

В какой-то момент ночи я проверял. Дверь была накрепко закрыта снаружи. А окна были такого размера, что даже если выбить стекло вместе с рамой, то разве что голова пролезет. Ну а тот идиот, который говорит, что, мол, голова пролезла, все остальное пройдет, явно никогда не пытался никуда пролезать. Ну или у него башка как у бегемота, и ему в цирке надо выступать.

Кстати, интересно...

Я забрался с ногами на унитаз и выглянул в крошечное окно под самым потолком.

— Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, — пробормотал я. На чернильно-черном небе тускло и далеко мерцали звезды, а над самым горизонтом выглядывал из-за обрывка облака серебряный серп месяца. Не полнолуние сегодня, это точно. Окно выходило на задний двор. Только непонятно, где именно из этого дома можно было туда выйти. Никаких дополнительных дверей из казармы в ту сторону не имелось. Только глухая стена. Видимо, казарму немного переоборудовали, чтобы выйти из нее было можно только...

Что это еще за постройки такие?

В дальней части заднего двора, рядом с маленьким домиком для раздумий и аккуратным срубом бани, стоял ряд приземистых вольеров. Что там у них внутри было довольно фигово видно — темно, серебристый свет месяца только очертания позволял рассмотреть, так что мир выглядел как будто вырезанным из черной бумаги. Весь, кроме трех пар светящихся в темноте этих вольеров глаз.

Одни глаза бледно-голубые, как огни Святого Эльма. И две пары тускло-красных, как горящие угольки.

Раздался звук, как будто кто-то мнет бумагу. И тихий булькающий шепот.

— Вышел месяц из тумана... — пробормотал я, осторожно слезая с унитаза. Тряхнул головой. — Фу, привидится же такое... Так, надо досыпать идти, ну ее нафиг эту мистику...

Я выключил бесполезную лампочку и наощупь вернулся в комнату. Торопливо забрался в спальник.

— Но хуже всего был Кузьмич с водяной мельницы, — всплыл вдруг из памяти еще один кусок разговора. — Дурачком все прикидывался, делал вид, что не понимает, о чем я его спрашиваю. Так и не раскрыл, стервец, как он нитку поперек дороги натягивает! А ведь меня предупреждали...

Я отрубился неожиданно легко. Думал, не усну, если честно со всей этой кашей в голове. Казалось, что буду ее перекладывать по разным полочкам, чтобы вспомнить недостающие детали. Но, видать, мой рассудок оказался умнее,