Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А проснулся я, когда ноздри защекотал запах кофе и оладушек. Потрескивала печка, и голос «настоящего индейца» мурлыкал знакомое:
— Губы окаянные,
Думы потаенные,
Бестолковая любовь,
Головка забубенная...
На сковороде зашкворчало масло. Звякнул металл о металл.
— Слезай давай, молодой! — громко сказал «индеец». — Слышу уже, что не спишь.
Подгонять меня особенно было не надо. Запах завтрака и так уже вызвал в желудке отчаянную революцию. Такую, словно я три дня уже не ел. Так что я торопливо расстегнул пуговицы спальника и спрыгнул с верхних нар на пол, прогнорировав лестницу.
— А где... — я оглядел помещение. Кроме меня и Айдына Абаевича в казарме никого не было. Блин, если он сейчас посмотрит на меня своими раскосыми глазами и удивленно спросит: «Кто?!», я точно заору. И так ночь была на мой вкус чересчур полна всякой чертовщиной. Если сейчас выяснится, что...
— В поликлинику ушли, — невозмутимо ответил «настоящий индеец». — У Нойды Павловича талончик к ревматологу на сегодня, однако. А Глеб Иванович давно собирался к зубному. Вот и пошли вместе с оказией...
Я фыркнул, вспомнив здоровенные зубы НКВД-шника. Наверное, зубной ему нужен, чтобы он начал ими арматуры перекусывать.
— Да не, арматуру не сможет, — не поворачиваясь, проговорил Айдын. Он ловко орудовал лопаточкой, переворачивая на сковороде подрумянившиеся оладушки. — Но вот фрицу одному во время войны горло, говорят, перегрыз...
Я что про арматуру вслух сказал?
Айдын явственно фыркнул.
— Умывайся иди, молодой, — сказал он. — Ладно пить не умеешь, но гигиене-то личной ты обучен?
Я бы удивился, но что-то после этой ночи моя «удивлялка» сломалась. Так что я прошлепал в туалет. Включил воду. Задрал голову. Потом решительно забрался на унитаз и выглянул в окно. Ну интересно мне было, что там за звери ночью на меня из вольеров пялились.
Волки. Один здоровенный полярный и два поменьше, серые. Ну хоть это не приснилось, и то ладно.
Я слез с унитаза, умыл лицо, посмотрел на себя в волнистое зеркало, изъеденное черными пятнами. Да уж, лет ему, наверное, столько же, сколько и этим стариканам...
Шаги за дверью раздались, когда я дожевывал уже девятую оладью и плотоядно смотрел на десятую. Дверь распахнулась без стука, на пороге стоял рыжий детина. Лицо конопатое, вихры торчат во все стороны, и плечи широченные, аж в дверь не проходят. Он прищурился, привыкая к полумраку, оглядел помещение с сфокусировал взгляд на мне.
— Ты Клим Вершинин? — спросил он. — Собирайся, я за тобой!
Глава 10
Государства гибнут, потому что не умеют отличить хороших людей от дурных.
Булат Окуджава «Путешествие дилетантов»
— Я Эмиль Коровин, — представился рыжий. — Обычно меня называют Летяга, но пока можно просто Эмиль. Назначен твоим куратором, так что ближайшую неделю-две я за тебя отвечаю, пока не привикнешь.
— Ясно, — кивнул я. — И какой план?
— Сейчас мы дотопаем пешочком до института, оформим тебя как полагается, и рванем на полигон, — Эмиль мотнул головой куда-то, очевидно в направлении нашего будущего движения. Я накинул куртку, попрощался с «настоящим индейцем», и мы пошли.
Зеленую траву посеребрил легкий иней. Желтых листьев на деревьях стало как будто еще больше. Осень. Лучшее время в этих краях. Всегда любил эти места именно осенью. Зимой вся эта красота укрыта снегом. А белое и его оттенки во всех широтах и областях одинаковые на мой вкус. Летом здесь хорошо, но, опять же, буйная зелень мешает увидеть эти все удивительные полутона. И, опять же, не принципиально, в каких именно широтах ты находишься. Зеленое — оно и есть зеленое. А вот весна и осень в Карелии — совсем другое дело. Времена, когда все эти мхи, камни, лишайники и выпуклые текстуры предстают во всей, так сказать, красе...
Правда как-то особенно ловить ворон по сторонам не получалось — рыжий Эмиль рванул вперед с такой скоростью, что приходилось почти бежать, чтобы не отставать. Хотя в росте я ему не уступал, длина ног у нас одинаковая, но подстроиться под его стремительный шаг никак не удавалось.
— Ты же брат Романа Львовича? — спросил он.
— Двоюродный, ага, — кивнул я.
— Отличный мужик твой брательник, — уважительно проговорил Эмиль. — Доктор наук, а никакого тебе лишнего пафоса. Он хотел в «тридцать вторую» сам сходить, но ему медкомиссия не позволила. Слабоват он, да и нельзя таким мозгом рисковать из чистого любопытства. Пусть извилинами шевелит, а мы уж поработаем мышцами на благо науки.
— И то верно, — согласился я. Доктор наук? Однако... На вид так обычный раздолбай, где-то так вообще как студент-второкурсник себя ведет. Я всегда считал, что доктора наук — это такие серьезные седобородые дядьки, к которым на хромой козе не подъедешь. Обычно ведь портреты каких-то таких товарищей украшают школьные классы и холлы всяких научных учреждений. Хотя много я в этом понимаю, ага! Среди моих близких и дальних знакомых не было ни одного доктора наук. Кроме того, здесь имеется некоторый сбой определения возраста... Теломераза, или что там?
Мы прошли небольшую круглую площадь, клумбу в центре которой украшали три флага на высоких шпилях — красный с серпом и молотом, синий с символом атома и синий другого оттенка с белым силуэтом какой-то горы.
Прохожих на улице стало явно больше, и я с интересом разглядывал утренние лица. Они были разные, разумеется. У одних на лице блуждали мечтательные улыбки, кто-то хмурился и сверлил глазами неровный асфальт тротуара, чьи-то лбы расчерчивали глубокие борозды задумчивости. Женщины и мужчины, разного возраста и внешности спешили на свои рабочие места. Обычное утреннее зрелище во всех городах и странах. Но что-то такое здесь было... Неуловимое. Не как будто я в чужую страну попал, а словно бы в детство. Прямо словил то самое давно забытое ощущение, когда ранняя осень, выходишь из квартиры, впрягшись в тяжеленный ранец с учебниками и тетрадками, и шагаешь важно в школу. И другие тоже шагают.
— Сколько джи в центрифуге выдерживаешь? — спросил вдруг Эмиль.
— Не знаю, не проверял, — хмыкнул я. — В космонавты не готовили, в пилоты тоже.
— Понял, значит еще и в бэцэ тебя запишем, — Эмиль свернул в заросший рябиной скверик, и под ногами захрустела щебенка парковой
