раз умудрялись подобрать отличающийся от остальной части дома цвет. В результате дом приобрел все оттенки розового. Лошадиная компания приняла решение покрасить его в кирпичный. Но оттенки кирпичного решили обсудить в группе, и это опять затянулось на несколько дней. Кто-то называл будущий цвет «сурик», кто-то «ral», а кто-то просил покрасить поближе к «естественному цвету кирпича». Я читал эту переписку и думал, что определенные вопросы все-таки нельзя выносить на всеобщее обсуждение. Невозможно, чтобы один и тот же цвет понравился всем. Большинству — может, но будут и такие — как я, например, — кто просто ради того чтобы быть против выскажется за другой вариант, даже если он нравится. Из вредности.

Моя знакомая журналистка всегда говорила, что хороший информационщик всегда должен быть в оппозиции, как минимум к власти. А как максимум — ко всему должен подходить включая на полную мощность свое критическое мышление. Может, это не очень правильное сравнение и покраска дома — не столь серьезный вопрос, но я изначально был против любого ремонта, по крайней мере до тех пор, пока дом стоит и нет никаких признаков, что в ближайшее время он обрушится.

Я вышел на балкон. Молли сидела на лавке и гладила развалившуюся рядом кошку. Я всегда хотел иметь кота, но в итоге остановился на пауке. Я просто боялся. Мне казалось, что заводить животных нужно либо в детстве, когда ты еще совсем мал, либо уже для своих детей. Мне родители дома содержать животных не разрешали, своих детей у меня нет, а боялся я потому, что считал, что человек, решивший завести кота в зрелом возрасте, подсознательно смиряется со своим одиночеством. Я сам считал себя одиночкой, но смиряться с одиночеством не собирался и кота поэтому не заводил. Пришел я к этому выводу не просто так. Перед моими глазами было множество примеров, как среди знакомых, так и среди известных людей. И все они были одиноки. Нет, я не думал, что наличие кота может как-то воспрепятствовать налаживанию личной жизни. Это было что-то на уровне подсознательного принятия своего одиночества.

Молли купила кота для детей, и Молли точно не была одинока. А Ярик, он был намного старше меня, побывал уже на крестинах детей и внуков своего брата-близнеца — и до сих пор живет с двумя котами. Кирилл, высокий, светловолосый красавец-холостяк, подобрал с дороги котенка в день своего сорокалетия. Теперь подумывает взять второго. Про женщину с двумя котами, попугаем и собакой в раю я уже рассказывал, отдельно останавливаться на ее одиночестве, думаю, не имеет смысла. А я никогда не заведу кота.

Молли посмотрела наверх, и я помахал ей.

— Хорошая погода, не хочешь проветриться?

— Нет, вечером выйду.

— Куда?

— Пока не знаю.

— Пошли с нами. Мы с Олями хотим в парке погулять. Там концерт обещают.

— Можно.

Я не хотел гулять в парке с Олями. Одной Оли уже не было, с Рыжик я не был особо знаком, хоть и знал о ее любви к хозяйственным мужчинам, а Лёлик в любой момент могла снова воспылать ко мне нежностью. Этого я категорически хотел избежать.

Вечером Молли пришла за мной.

— Выходим через пятнадцать минут. Буду ждать тебя внизу.

Мне пришлось одеться и, спускаясь по лестнице, я прокручивал в голове возможности и ходы отступления. Потом придумал, что могу сослаться на мать и просто уйти. Я поймал себя на мысли, что очень часто не могу отказать Молли. Если переводить это на мой внутренний язык, от нее не исходило никакой опасности. Я же говорил, что избегаю частого и непрерывного общения с одной и той же женщиной из-за того, что они от меня чего-то хотят. А Молли была просто другом: на мою свободу она не посягала, не считая временную оккупацию моей кухни. Мне она нравилась, и я всё больше понимал мужчин, которые не хотели от нее отказываться.

— Я предложила девочкам летом слетать на неделю в Турцию. Позагорать на пляже, на солнышке погреться.

— Зачем? Летом и тут прекрасно. Это осенью и зимой нужно улетать. Не знаю, говорил ли тебе, но очень жалею, что приходится жить в местности, откуда вынужденно люди уезжают за морем и солнцем, тогда как снег тут лежит месяцами.

— Говоришь, за снегом нужно ехать, а не за морем?

— Точно.

— Что ж, помолюсь за исполнение твоего желания в соборе Святой Софии.

— Так ты веришь в Бога? — спросил я с нескрываемой иронией.

— Ха! Как я могу не верить в Бога? Даже во многих

богов. Там на пляже под каждым зонтом лежит молодой бог и потягивает холодный коктейль.

Молли впервые так удачно пошутила, и я оценил шутку громким хохотом. Это был самый подходящий момент, чтобы уйти. Озвучив заранее придуманную причину, я попрощался. Не знаю, поверила ли она или, может, поняла, что общаться с Лёлик с прежней легкостью мы уже не сможем. Поэтому и отпустила без лишних уговоров.

Дальше я пошел один. Думал о кошках, о богах на пляже, о солнце и море, и мне так захотелось взять в руки гитару! Я не играл уже очень давно. Раньше часто делал это, хоть и играл неважно. Жуков как-то сказал мне, что выучился играть на гитаре чтобы клеить девчонок. Потом добавил, что человек, играющий на гитаре, если он не Джо Сатриани, это как человек с усами, и что не знает ни одного человека с усами (без бороды), который был бы нормальным. Тогда я пришел к выводу, что мужчины делятся на тех, кто играет на гитаре, и тех, кто не любит тех, кто играет на гитаре. А девушки всех любят. Любят, когда ты играешь, и при этом неважно что. Это действует на них так же завораживающе, как приготовленный мною кофе в турке. Когда мы сидели с Алисой у меня дома, я тоже играл. Но не для того, чтобы произвести впечатление.

Мне тогда просто очень хотелось сыграть. Как и сейчас. Ну вот, опять я вспомнил о ней, и лоб снова зачесался. На мгновенье я представил, что звоню ей, говорю, что думаю о ней, что нам надо увидеться. Но дальше… не знаю, что сказать. Я вообще не помню, о чем мы разговаривали, когда встречались. Наверное, обо всем. Потом бывали паузы, мы оба молчали, а спустя пару минут снова тараторили. Я рассказывал ей то, чего никому не говорил, а она слушала. Иногда удивлялась или возражала. Это было лучшей терапией в моей жизни. Теперь я стал лучше понимать