— Пашут? — недоуменно произнес Б. О., вглядываясь в даль.

— Да нет, — вяло отозвалась она. — Там свалка. Свозят из города вторсырье жизни… А бульдозеры его растаскивают. Окно закрой, а то запашок оттуда тот еще долетает… Эй, что с тобой?

Б. О. будто бы не слышал ее — с минуту он сидел, невидяще уставившись перед собой и приоткрыв рот, и со стороны казалось, что он впал в сомнамбулический транс. Потом медленно повернул голову. В его глазах стояло то странное, неотчетливое выражение, которое ей уже как-то приходилось видеть, — только где и когда? Наконец его взгляд начал проясняться, и в нем появились то ли догадка, то ли озарение.

— Все как по писаному, — произнес он странным тоном. — Нас жалуют пашнями, как мы того желали…

Он быстро посмотрел в сторону огромной помойки и стукнул кулаком по рулевому колесу:

— Эх, степь да степь кругом, путь далек лежит!

— Да ну тебя, — вздохнула она и опять прикрыла глаза.

Б. О. вел машину уверенно, на приличной скорости, профессионально мягко, без шараханий в стороны, подергиваний; краем глаза он видел ее, вжавшуюся в кресло, и потому старался, чтобы рельефы знакомой дороги, ее изгибы, повороты, впадины не отзывались бы избытком перегрузок, — она это чувствовала и про себя благодарила его.

— Сбавь скорость. Сейчас будет развилка, — подсказала она, не открывая глаз. — Нам налево, вторые ворота справа по ходу.

Машина плавно остановилась. Хлопнула дверца. Она продолжала сидеть на своем месте.

В прошлой жизни все было наоборот. Митя оставался за рулем, она выбегала растаскивать тяжелые, скребущие землю створки ворот, потом стояла, придерживая левую: та по инерции закрывалась.

Машина тронулась, она разомкнула глаза.

Левую створку Б. О. подпер кирпичом. Машину он поставил со знанием дела, неподалеку от бани, у забора, между стеной и грудой угля, — Митя ставил туда же. Давно думал построить гараж, но все времени не хватало.

— А тут вполне можно жить, — донесся голос Б. О.

Скорее всего, это он к тому, что баня — сложенное из прочного бруса строение под асимметричной крышей — скромными размерами не отличалась и больше походила на жилой дом. Левое крыло крыши более полого, оно накрывает просторную галерею с высокими резными перилами и длинной, во всю стену, лавкой. Хорошо же было сидеть здесь в облаке пара после того, как окатишь себя, распаренную, разомлевшую из ведра жидким колодезным льдом.

Дверь в тесную, с тремя ярусами полатей парную выходила на галерею. Рядом еще дверь, за ней коридор, чулан, крохотная комнатка, куда едва помещалась кровать. Коридор выводил в просторную комнату с широким, во всю стену, окном — каминную.

— Да, можно жить.

— Побудь там, — сказал он. — Пока я…

— Да, посижу в бане. В каминной.

Она стояла у широкого окна и наблюдала, как Б. О. не спеша направился к бесформенной груде обломков, громоздившихся в центре участка. На ходу обернулся, вопросительно посмотрел на нее: может, и ты? Она покачала головой: нет.

Нет, это когда-то был дом, живой, теплый, хранивший в себе стойкие дачные запахи, отдававшие чем-то ветхим, чуланным, чем-то таким, что истекало из старых кроватных покрывал, пожелтевших газет, забытой на подоконнике высохшей морковки, пыльных занавесок, мышиного помета в духовке, чавкавших домашних тапочек, истекало, и впитывалось в дерево стен, и входило в комнаты вместе с его, дерева, спокойным дыханием — вот это, запахи, она помнила особенно хорошо и потому не могла приблизиться к черным, словно застигнутым в момент игры «куча мала», бревнам, остаткам кирпичной кладки, осколкам волнистого шифера.

Он понимающе кивнул.

Не спеша ходил он по пожарищу, постепенно сужая круги, и наконец оказался в самой его сердцевине, трогал бревна, ощупывал куски проводки, разгребал угли, перетирал их в ладонях, подносил к лицу — все это продолжалось невыносимо долго, и она чувствовала, что в его странной и бессмысленной работе, в самой пластике его движений отчетливо проступает что-то древнее, темное, шаманское, словно он вызывает из прошлого времени давно скомканный, поруганный брандспойтными струями огонь, восстанавливает его и пробует понять.

Она уселась в кресло возле камина, водрузила ноги на стальную решетку и задремала. Пробудило ее сдержанное урчание двигателей во дворе. Приехали грузовики. Б. О., переговорив с шоферами, направился к бане.

Он постоял в дверях, обводя взглядом помещение — книжные стеллажи, диван, низкий столик со столешницей, украшенной керамической плиткой, кресла, — заинтересованно приподнял бровь, увидев камин, по верху которого, на широком бортике, были выставлены экзотических форм бутылки в причудливо застывшей лаве свечного воска — они использовались как подсвечники. Внимательно осмотрел провал каминного ложа, решетку, пощупал кирпичи — он явно тянул время, собираясь с мыслями.

— Как говорил тот пожарный? Лег в постель, закурил, заснул с зажженной сигаретой?

Она попыталась вспомнить лицо пожарного — нет, лицо в памяти не задержалось, но голос его звучал отчетливо.

— Да, так он и сказал. А что?

— Где была ваша спальня?

— На втором этаже.

Б. О. осмотрелся, заметил в углу стопку старых газет, предназначенных для растопки, взял верхнюю, присел на корточки у жестяного настила, предохранявшего пол от раскаленных плевков каминного огня.

— Мы собираемся топить? — спросила она.

— Нет.

— Пойду пройдусь. Подышу воздухом.

— Хорошая мысль.

Когда она вышла, Б. О. осмотрелся, заметил сбоку от дивана пустую картонную коробку из-под обуви. Взял ее, слегка надорвал картон в четырех углах, положил на жесть. Сверху установил согнутую в форме ломаной крыши газету.

Чиркнул зажигалкой, поднес огонек к картону. Чиркнул еще раз. И еще. И еще.

Огонь полз с четырех сторон, медленно взбираясь по картону, потом перекинулся на бумажную крышу, проникая в столбцы текста, пожирая заголовки; он тек плавно и быстро, пуская впереди себя затемнявший бумагу жар, и на месте этого ожога в следующую секунду вырастало желтоватое, в синем оперении пламя.

За спиной скрипнула дверь. Бася стояла на пороге, смотрела, как горит бумажный домик, и вдруг почувствовала холодок в груди.

— Что ты хотел этим сказать?

Он поднял на нее отсутствующий, гипнотический взгляд — такой она уже видела пару раз, когда Б. О. ни с того ни с сего погружался в задумчивость.

— Ничего… — Губы едва двинулись, он обращался не столько к ней, сколько к себе.

Она опустилась в кресло: холодок под сердцем разрастался, набирал объем, устремлялся вниз, затекал в коленные чашечки.

— Что-то зябко, — поежилась она.

* * *