Люксембург. В ближайшие годы он собирался, на пробу, открыть по одному отелю в Австрии, Германии и Швейцарии – его особенно привлекали горные регионы. Потому всякое появление Маеса на упомянутых мероприятиях неизменно привлекало особое внимание – он был действительно «крупной рыбой». Ведь на деле, если разобраться, именно авторы и их агенты, а вовсе не меценаты занимались здесь «рыбалкой».

При виде Лоуви одни «рыбаки» «закидывали удочку» сразу: подходили, заговаривали первыми, рассказывали о себе. Другие, напротив, тихонько «расставляли сети»: не желая вызвать раздражение, избегали прямого контакта, но всеми силами старались, чтобы завидный богач сам обратил на них внимание. Они громко декламировали свои тексты на краю поля его зрения или поворачивали к нему картины, даже если меценат стоял с бокалом в углу…

Конечно, Маес все это замечал. И напрасно кто-то боялся раздражения, ему было приятно. А дела шли настолько хорошо, что он не скупился. Последнее обстоятельство тоже весьма существенно отличало его. Лоуви вообще не был похож на других меценатов.

Как правило, богачи его уровня не приходили на такие ужины. Либо, заявившись, не проявляли к происходящему интереса, поскольку решительно ничего не знали и не хотели знать об искусстве, считая это занятие пустой тратой времени. Откровенно говоря, эти мероприятия были скорее задуманы для жен и дочерей сильных мира сего. Потому присутствие и самое деятельное участие Маеса было настолько редким и выдающимся случаем, что вскоре он стал едва ли не главной фигурой в салонах Брюсселя. Устроители, авторы и агенты ждали его появления, может быть, даже больше, чем визита мэра. Однажды вечер посетил министр культуры Бельгии, но и он привлек меньше внимания, чем Лоуви, который, подчеркнем, был завсегдатаем. Более того, сейчас ему не удалось бы пропускать эти ужины, ведь организаторы давно стали согласовывать с ним даты и время проведения мероприятий, подстраиваясь под его деловые и личные планы. Маес был только рад.

Так что, повторим, присутствие Лоуви никого не удивило, а вот появление писателя Ге́ена Ниманда оказалось настоящей неожиданностью, поскольку прежде на подобных сборищах он замечен не был. Впрочем, это внезапное и редчайшее событие вряд ли стало сенсацией, так как в лицо этого автора не знал почти никто.

Нельзя сказать, что он специально скрывался, но если имя Маеса постоянно мелькало в прессе, книгах и благодарственных письмах, то о Ниманде вяло вспоминали раз в несколько лет, а то и реже. Геен работал неспешно, удивительно совмещая исследовательскую литературную деятельность с написанием собственных произведений. Как правило, в его рассказах, помимо приключенческого сюжета, обязательно разгадывалась какая-то филологическая загадка или, напротив, ставилась проблема. Это было нетипично, однако имело довольно узкую аудиторию. Тем не менее некий круг почитателей автор все же снискал, хотя и среди них редкий человек узнал бы его на улице.

Для того чтобы сегодня Ниманд явился на ужин, его знакомому, литературному агенту Клаусу Хукстре, пришлось приложить немало усилий. Доброхот уговаривал писателя посетить салон уже давно. Геен изрядно бедовал, едва сводил концы с концами, поскольку наотрез отказывался от любых внелитературных заработков, будучи убежденным, что сама словесность ему этого никогда не простит. Из невеликого числа тех, кто был знаком с его творчеством, большинство считало Ниманда безумцем. Остальные – их уж совсем мизерное количество – гением, способным, подобно капитану Немо, исследовать потаенные, труднодостижимые глубины сюжетов или, подобно Улиссу, справляться с циклопическими произведениями, разбирая их по полочкам.

Геен существовал в пространстве текстов, и там ему никто особенно не был нужен. Более того, писателю жилось настолько комфортно и интересно, что иногда он даже забывал о голоде. Хукстра убедил Ниманда, что на ужине он, по крайней мере, поест, тогда как сам видел цель визита исключительно в том, чтобы познакомить их с Маесом. Агент был уверен, что Лоуви не останется равнодушным и безучастным к такому необычному человеку.

На входе Геен неловко предъявил переданный ему Клаусом пригласительный билет. Это потребовалось, поскольку, напомним, в лицо его никто не знал. Затем гость был препровожден за периферийный столик, где шло обсуждение недавнего и довольно примечательного литературного скандала, вполне заслуживающего отдельного внимания. Начнем с того, что издательское дело в Бельгии переживало невиданный ранее подъем. Типографии Брюсселя, Брюгге, Гента, Антверпена, Шарлеруа, Льежа и многих других более мелких городов печатали лучшие книги для всей Европы на десятках языков. Опубликоваться в бельгийском издательстве внезапно стало престижным, что чрезвычайно радовало патриотов. Даже некоторые крупные немецкие и французские литераторы отдавали теперь свои произведения бельгийским печатным домам, не говоря уже о том, что сами издатели множества европейских столиц принялись тиражировать книги в брюггских и гентских типографиях. Причины тому были не только и не столько политические, но разговор сейчас не о них. Важно, что именно на этом фоне разразился такой скандал!

Некоторое время назад в Антверпене появился один издатель, который внезапно выпустил множество очень хороших и разнообразных книг, чем привлек к себе массовое внимание. Очевидно, что достичь этого в момент описанного бума было особенно непросто, однако ему удалось. Его издания выгодно отличались чрезвычайно высоким качеством как полиграфии, так и текстов, потому многие из них сразу стали бестселлерами. А главное, единовременно появился широкий спектр книг, что практически невозможно для новорожденного uitgeverij[3]. Пошли слухи о том, будто на деле это возрожденный старый издательский дом, который, подобно разбитому горшку, был склеен заново молодым амбициозным предпринимателем.

Со временем на передний план вышел вопиющий парадокс: книги можно было купить повсеместно – по крайней мере, в Бельгии, – в то время как личность издателя или инвестора тщательно скрывалась, а потому стала поводом для спекуляций. Наибольшее распространение получил слух о том, что делом заправляет некто Спракелос, сын греческого эмигранта, имевший также интересы в импорте конька. Именно эта денежная сфера торговли и позволила ему инвестировать крупный капитал в книги, которые были его страстью с детства. Другие утверждали, будто издатель – преступник, убийца, маньяк или наемник, на заработанные средства создавший себе новую биографию – отличное прикрытие, чтобы скрываться от правосудия. Находились и те, кто говорил, что эти книги – детище Маеса, но последнее как раз нетрудно опровергнуть.

В какой-то момент интерес к издательству оказался так велик, что одна из провинциальных, но весьма значимых газет – «Het Belang van Limburg»[4] – пошла на беспрецедентный шаг, взяв письменное интервью у анонима, скрывающего свою личность. «Het Belang van Limburg» принадлежала тем же людям, что и всеми любимая «Gazet van Antwerpen»[5], потому мало кто сомневался в напечатанном. А ведь