В этот момент вернулась Натали, и, к счастью, мне не пришлось настаивать на том, что, чиста я или нет, я никуда не пойду, не переговорив с ней. Услышав мои объяснения, она высоко подняла брови, а когда я закончила рассказ, вздохнула.

– Если только для незамужних у них не делают исключений – что вряд ли, я займу твое место в этом «агбане» как раз когда ты будешь готова выйти. И как мы с тобой сможем хоть что-нибудь довести до конца, если будем сидеть взаперти по неделе из каждых четырех?

Может, и не так много – как я уже говорила, мои циклы никогда не отличались регулярностью – но, следуя за Лебуйей, я призадумалась. Подобных ограничений можно было избежать, надолго отправившись в буш, но даже там нам не обойтись без помощи носильщиков. Что, если они взбунтуются против служения нечистым женщинам? Возможно, в доках нам удалось бы нанять иностранцев, но они не знали буш так, как знали его местные, а недостаток опыта в этом направлении мог оказаться крайне опасным.

Края капюшона ограничивали поле зрения, и я не могла как следует разглядеть наш путь, но он был не из тех, которыми мне доводилось ходить прежде. Мы вышли с женской половины – по-видимому, с черного хода, миновали невысокую стену, не покинув дворец, но оказавшись в некоей новой его области, и, наконец, подошли к скромному зданию, почти не отличавшемуся с виду от обычного дома.

Я не нуждалась в указующей руке Лебуйи, чтобы понять, куда идти. Очевидно, это и был «агбан» – тюрьма для менструирующих женщин. И мне предстоит провести здесь семь дней? Следовало взять с собой блокноты – конечно, при условии, что от этого они не будут необратимо осквернены.

Вздохнув, я не слишком-то искренне поблагодарила Лебуйю и вошла внутрь.

Интерьер оказался довольно милым и совсем не похожим на тюрьму. В конце концов, здесь проводили одну неделю из каждых четырех придворные дамы – по-видимому, у служанок был свой агбан где-то в другом месте, так как в этом ни я, ни Натали не наблюдали их ни разу. В передней имелись скамьи и крючки на стенах. На одном из крючков висел такой же халат, как у меня, а под ним, на полу, стояла пара сандалий. Я приняла это за знак, что могу оставить здесь и свою одежду. Освободившись от халата, я двинулась вперед и вышла в небольшой дворик, где на ковре под деревом лежала, читая книгу, еще одна женщина, примерно моих лет.

Услышав мои шаги, она подняла взгляд и с легким удивлением улыбнулась.

– Я не видела тебя раньше. Должно быть, ты – одна из новых гостей, приехавших изучать драконов.

– Изабелла Кэмхерст, – представилась я. – Боюсь, о вас я знаю еще меньше.

Женщина отложила книгу, поднялась и коснулась ладонью сердца в знак приветствия.

– Галинке н’Орофиро Дара. Я рада твоему приходу. Как ни приятно иметь время для чтения, но через день-другой в одиночестве становится скучно.

– Значит, нам разрешается брать с собой вещи? – спросила я, указав на ее книгу. – Я опасалась, что мои рабочие заметки сожгут, если я возьму их сюда.

– Нет, нет, – рассмеялась Галинке. – Без развлечений мы все давно сошли бы здесь с ума! Но зачем же работать, когда можно отдохнуть?

Присоединившись к ней под деревом, я выяснила, что для йембиек и женщин прочих эриганских народов, среди которых принят этот обычай, подобная изоляция – вовсе не заточение, а скорее нечто наподобие праздника. В остальные три недели месяца они были обязаны заниматься различными работами – конечно, не гнуть спину в поле, как крестьянки, но ткать, ухаживать за детьми и выполнять прочие обязанности, достойные высокородных дам. А вот во время «нечистоты» в агбане им позволялось наслаждаться полным бездельем. (А кроме этого – и отдыхом от мужей, что для некоторых из них было еще более ценно.)

Сама Галинке оказалась незамужней.

– Пока, – со вздохом прибавила она. – Брат подыщет мне пару, но с этим придется подождать, на случай, если возникнет необходимость отдать меня в жены манса.

– Манса? – переспросила я в уверенности, что не сумела понять йембийской фразы. Титул «манса» носил правитель Талу.

Галинке кивнула.

– Он берет по одной жене от каждого из покоренных народов, как делали и наши предки, когда Байембе была молода. Даже сейчас у брата есть жены из мебенье и сагао, чтобы этим народам не было обидно.

Будь она ширландкой, я ни за что не допустила бы подобной оплошности. Мы ведем род по линии отца и таким же образом передаем фамилии. То же самое принято у саталу и в других сообществах во многих частях света. Но среди йембе и других народов этой страны принята матрилинейность: человек принадлежит к роду матери, а не отца, и, таким образом, мужчинам наследуют сыновья их сестер.

Родовым именем Галинке было Орофиро Дара, означавшее, что она происходит из ветви Орофиро рода Дара, как до нее – ее мать. Мать же ее, очевидно, была младшей женой человека, женатого на матери правящего оба Байембе (по родовому имени – Румеме Гбори), и Галинке приходилась ему ни больше ни меньше, как единокровной сестрой[5]!

(Я говорю «очевидно», словно понимание пришло ко мне в виде этакого изящного моментального озарения. Но нет: я просидела с разинутым ртом не меньше минуты, пытаясь постичь умом эту систему родства и наследования, совершенно чуждую моему образу мыслей.)

– Но, – заговорила я, все еще силясь разобраться в подтексте, – если ты станешь женой манса, разве это не будет означать, что твои дети получат право претендовать на Байембе?

Вражда Байембе и Талу была из давних – столь же древней и непримиримой, как между Тьессином и Айверхаймом, а в последние десятилетия только ухудшилась. Антиопейское влияние на севере Эриги вдохновило несколько эриганских королевств объединиться против Байембе, однако их Союз быстро превратился в нечто, куда больше похожее на империю из ряда зависимых государств под рукой талусского манса.

Со временем Союз начал угрожать соседям, подталкивая их к присоединению – подход не столь насильственный, как тот, к которому прибегала Иквунде, но все же не слишком привлекательный. Возможностью претендовать на байембийский трон манса не замедлил бы воспользоваться – тактика была как раз в его духе, и я сомневалась, что оба настолько глуп, чтобы допустить это.

– Но как они смогут претендовать на трон? – ответила Галинке, вежливо смутившись таким невежественным вопросом. – Я не Румеме Гбори. Унаследовать трон могут только сыновья нашей сестры Нсами.

Очевидно, Нсами была родной сестрой оба. Дайте мне драконов в любой момент, и я разберусь в их обычаях куда лучше, чем в обычаях собственных собратьев-людей. Мы слишком, слишком усложняем свой мир.

– Но я думала, твой брат ненавидит талусского правителя, – сказала я, и тут же моргнула. – Прости. Это уже превращается в сплетни, и не мое дело говорить о подобных вещах.

Но Галинке только отмахнулась от моих извинений.