«Невыносимо».

Но я могу это вынести. И вынесу.

Я долго смотрел на него, но только сейчас понял, как он тоскует. Он беззвучно умолял меня.

— Подойди ко мне.

Я сделал шаг, потом еще один. Он взял меня за руку. Какой шелковистой на ощупь оказалась его ладонь, кожа совсем тонкая. Он поднял на меня глаза.

— Когда тебе было двенадцать лет, — сказал он, — тебя привели в Храм, чтобы представить Израилю, и я был там. Я был одним из тех книжников, которые задавали вопросы тебе и другим мальчикам. Ты помнишь меня?

Я не ответил.

— Мы задавали вопросы тебе и всем мальчикам о Книге Самуила, это ты помнишь?

Он осторожно подбирал слова, вцепившись в мою руку.

— Мы говорили об истории царя Саула, после того как он был помазан на царствие пророком Самуилом… но до того, как кто-либо узнал, что Саулу назначено быть царем…

Он замолчал и провел языком по пересохшим губам. Но глаза его были прикованы ко мне.

— Саул, как ты помнишь, повстречал на дороге бродячих пророков, и Святой Дух сошел на Саула, и Саула охватил восторг, и Саул пророчествовал среди них. И они смотрели на это, и они видели это, и один из них спросил: «Неужто и Саул среди пророков?»

Я ничего не говорил.

— Мы просили вас, мальчиков, подумать над этой историей и ответить, что имел в виду этот человек, когда спрашивал Саула: «Неужто и Саул среди пророков?» Все мальчики быстро отвечали, что пророки происходили из семей пророков, а Саул — нет, и поэтому задать подобный вопрос было вполне естественно.

Я хранил молчание.

— Твой ответ, — продолжал он, — отличался от других. Ты помнишь? Ты сказал, что такой вопрос был оскорблением. Оскорблением со стороны тех, кто никогда не ведал пророческого экстаза и силы Святого Духа, тех, кто завидовал познавшим их. Тот человек говорил с насмешкой: «Кто ты такой, Саул, и какое у тебя право быть среди пророков?»

Он всматривался в меня, все так же крепко держа за руку.

— Ты помнишь?

— Помню, — ответил я.

— Ты сказал: «Люди издеваются над тем, что не в силах понять. Они страдают от своей тоски по непостижимому».

Я молчал.

Он вытащил из-под одеяла другую руку и теперь держал мою обеими руками.

— Почему ты не остался с нами в Храме? Мы умоляли тебя остаться. — Он вздохнул. — Подумай, что бы ты смог сделать, если бы остался и учился, подумай, каким мальчиком ты был! Если бы только ты посвятил свою жизнь тому, что написано, подумай, чего бы ты смог достичь. Я был от тебя в таком восторге, и все мы — и Старый Берехия, и Шеребия из Назарета — как мы полюбили тебя, как хотели, чтобы ты остался. А чем ты стал! Плотник из артели плотников. Людей, которые делают полы, стены, скамейки и столы.

Я хотел было осторожно высвободить руку, но он не отпускал ее. Я медленно обошел его и увидел, как светится его обращенное вверх лицо.

— Мир поглотил тебя, — произнес он с горечью. — Ты покинул Храм, и мир поглотил тебя. Так всегда бывает в миру. Он поглощает все. Трава прорастает на руинах селения, пока от них ничего не остается, и деревья вырастают на камнях, где некогда стояли красивые дома, похожие на этот. Все книги рассыпаются в прах. Видишь крупицы пергамента на моей одежде? Мир поглощает Слово Божие. Ты должен был остаться и изучать Тору! Что сказал бы твой дед Иоаким, узнай он, кем ты стал?

Он откинулся на спинку стула. Он отпустил меня. Рот его насмешливо скривился. Он смотрел на меня из-под седых бровей, хмуро сведенных к переносице. Он махнул рукой, чтобы я уходил.

Я остался на месте.

— Почему же мир поглощает Слою Божие? — спросил я.

Он не услышал гнева в моем голосе.

— Почему? — настаивал я. — Разве мы не избранный народ, не свет для других народов? Разве мы не радостное спасение для всего мира?

— Да, мы именно это! — ответил он. — Наш Храм самый великий храм империи. Кто этого не знает?

— Наш Храм один из тысячи храмов, мой господин, — возразил я.

И снова вспышка, похожая на воспоминание, забытое воспоминание о каком-то волнующем миге. Только это не было воспоминанием.

— Тысячи храмов, разбросанных по миру, — сказал я, — и каждый день приносятся жертвы тысяче богов от края империи и до края.

Он пристально смотрел на меня.

— Все это творится вокруг нас, — продолжал я, — в земле Израиля. Это происходит в Тире, Сидоне, Ашкелоне, это происходит в Кесарии Филиппа, это происходит в Тверии. И еще в Антиохии, Коринфе, Риме, в бескрайних северных лесах и на вересковых пустошах Британии.

Я перевел дух.

— Действительно ли мы свет для других народов, мой господин? — спросил я.

— Какое отношение это имеет к нам?

— Какое отношение? Египет, Италия, Греция, Германия, Азия — что все это? Это же мир, мой господин. Какое отношение он имеет к нам, тот самый мир, для которого мы должны быть светом, мы, наш народ?!

Он разгневался.

— О чем ты говоришь?

— Вот где я живу, мой господин, — сказал я. — Не в Храме, а в мире. И в мире я учусь тому, что есть мир, и тому, чему учит мир, — я в миру. Этот мир сделан из дерева, камня и железа, и я работаю в нем. Нет, не в Храме. В мире. И я изучаю Тору, и я молюсь со всеми, и на праздники я прихожу в Иерусалим, чтобы предстать перед Богом — в Храме, — но все это в мире, все без исключения. В мире. И когда мне придет время сделать то, ради чего меня послал Господь в этот мир, мир, который принадлежит Ему, этот мир из дерева, камня и железа, травы и воздуха, Он откроет мне, что делать. И что только этот плотник построит для мира в тот день, ведомо одному лишь Господу, и Господь откроет мне это.

Он лишился дара речи.

Я отошел от него на шаг. Повернулся и стал смотреть, как пылинки пляшут в лучах полуденного солнца. Казалось, в солнечной пыли колышутся какие-то зыбкие видения и кто-то управляет ими…

Словно комната наполнилась какими-то существами, биением их сердец, но сердца эти невидимы или даже не сердца вовсе. Не такие, как мое сердце или его, из плоти и крови.

Листья шелестели за окном, по блестящему полу тянуло холодом. Я отстранился и в то же время стоял перед ним, под его крышей, повернувшись к нему спиной. Я уплывал и в то же время был привязан к этому месту, и мне это нравилось.

Гнев покинул меня.

Я повернулся и посмотрел на него.

Он был спокоен и зачарован. Он сидел, сосредоточенный, закутанный в одеяло, и глядел на меня издалека.

Когда он заговорил, это был шепот.

— Все эти годы, — сказал он, — когда я наблюдал за тобой, приходя в Иерусалим, я задавался вопросом: «О чем он думает? Что он знает?»