Затем Бог устанавливает завет с Ноем и его сыновьями и «со всеми животными земными». Завет с Ноем помнят многие, а вот о Завете со всеми другими живыми Существами — забывают. Однако Господь не забывает. Он несколько раз повторяет «всякая плоть» и «всякая душа живая», чтобы мы уж точно все правильно поняли.

Завет, к примеру, с камнем невозможен. Для заключения Завета нужны как минимум две живые, дееспособные стороны. Следовательно, Животные — не неразумная материя, не просто куски мяса. Нет! У них есть живые души, иначе Господь не мог бы заключить с ними Завет. Человеческое Слово Господа подтверждает это еще раз: «спроси у скота, и научит тебя, у птицы небесной, и возвестит тебе; …и скажут тебе рыбы морские».[10]

Вспомним же сегодня Ноя, избранного заботиться о Видах. Мы, вертоградари, — коллективный Ной; нас также призвали и предупредили. Мы чувствуем симптомы надвигающейся катастрофы, как врач — пульс больного. Мы должны быть готовы к моменту, когда те, кто нарушил завет с Животными — воистину стер их с лица Земли, куда поместил их Господь, — будут сметены Безводным потопом, принесенным на крыльях темных Ангелов Божиих, что летают ночью, а также в аэропланах, вертолетах, скоростных поездах, на грузовиках и с помощью прочих подобных механизмов.

Но мы, вертоградари, будем хранить знания о Видах и о том, как они драгоценны для Господа. Мы должны перевезти это бесценное знание по водам Безводного потопа, словно в Ковчеге.

Друзья мои! Будем же строить наши Арараты бережно. Будем наполнять их предусмотрительно консервированными и сушеными продуктами. Замаскируем их хорошо.

Да избавит нас Господь от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит нас, и под крыльями Его да будем безопасны, как говорится в Псалме 90; не убоимся ни язвы, ходящей во мраке, ни заразы, опустошающей в полдень.[11]

Хочу также напомнить вам о том, как важно мыть руки: не менее семи раз в день, а также после любой встречи с незнакомыми людьми. Никогда не рано начать следовать этой важной мере предосторожности.

Избегайте любого, кто чихает.

Воспоем же.

О тело, мой земной Ковчег,

От разных бед защита,

В нем множество зверей навек

От гибели сокрыто.

В нем разным генам несть числа,

Нейронам, фибрам, клеткам —

О мой Ковчег, тебе хвала

За путь твой многолетний.

Ты — средоточие Веков

И мудрости от Бога,

И в море всяческих грехов

Отыщешь ты Дорогу:

Когда вокруг сгустился Мрак

И Ужас запустенья,

Я верю — скоро Арарат

Увижу, как Спасенье.

Средь милых Тварей жизнь свою

Я проживу в Земном раю

И в божьих Тварях воспою

Хвалу Творцу — за жизнь свою.

Из «Книги гимнов вертоградаря».

Перевод Д. Никоновой

Убитый хряк все еще лежит на северном лугу. Грифы примеривались к нему, но не справились с толстой шкурой: выклевали только глаза и язык. Они ждут, пока туша разложится и лопнет, вот тогда им будет раздолье.

Тоби обращает бинокль к небу, на кружащихся ворон. Потом оглядывается и видит, что через лужайку идут два львагнца. Самец и самка, с таким видом, словно они тут хозяева. Они останавливаются у трупа и кратко принюхиваются. Потом продолжают свой путь.

Тоби смотрит на них как завороженная: она никогда не видела живого львагнца, только на картинках. Может, они мне чудятся? — думает она. Нет, вот они, львагнцы, вполне живые. Возможно, они из зоопарка — их выпустили какие-нибудь фанатики в последние отчаянные дни.

Львагнцы не опасны только с виду, а на самом деле — весьма. Сплайс львиных и овечьих генов заказали исаиане-львисты в надежде насильно приблизить Тысячелетнее Царство. Они решили, что единственный способ выполнить пророчество о мирном сосуществовании льва и агнца, так, чтобы первый не съел второго, — спаять их вместе. Но результат оказался не то чтобы вегетарианцем.

Все же у львагнцев — в кудрявом золотом руне, с курчавыми хвостиками — вполне кроткий вид. Они откусывают головки цветов и не глядят вверх; однако Тоби кажется, что они прекрасно знают о ее присутствии. Затем самец открывает пасть, показывая длинные острые резцы, и издает зов. Странное сочетание блеяния и рева: брёв, думает Тоби.

У нее по спине бегут мурашки. Ей вовсе не хочется, чтобы такой зверь прыгнул на нее из-за куста. Если ее судьба — быть растерзанной и пожранной, пусть это сделает более традиционный хищник. Но все же они потрясающие. Она смотрит, как они резвятся на травке, потом нюхают воздух и медленно удаляются к опушке леса, пропадают в пестрой тени.

Как Пилар была бы счастлива их увидеть, думает Тоби. Пилар, и Ребекка, и малышка Рен. И Адам Первый. И Зеб. Все умерли.

Хватит, говорит она себе. Прекрати немедленно.

Она осторожно, боком спускается по лестнице, опираясь для равновесия на палку от щетки. Она все еще ждет, до сих пор ждет, что двери лифта откроются, заморгают огоньки, задышит система кондиционирования воздуха… и кто-то… кто?.. выйдет из лифта.

Она идет по длинному коридору, тихо ступая по мягкому ковру, ворс которого становится все толще и толще. Мимо линии зеркал. В салоне красоты множество зеркал: клиенткам нужно все время напоминать при резком свете, как плохо они выглядят, а потом, при мягком — как хорошо они еще могут выглядеть при небольшой, хотя и недешевой, помощи. Но, побыв тут в одиночестве несколько недель, Тоби завесила зеркала розовыми полотенцами, чтобы не пугаться собственного отражения, перепрыгивающего из одной рамы в другую.

— Кто в домике живет? — вслух говорит она. И думает: «Не я. То, что я тут делаю, вряд ли можно назвать жизнью. Нет, я лежу в спячке, как бактерия в леднике. Тяну время. И это все».

Остаток утра она сидит в каком-то ступоре. Когда-то это была бы медитация, но сейчас — вряд ли. Похоже, что по временам парализующий гнев еще охватывает Тоби; эти приступы непредсказуемы. Начинается с неверия и кончается скорбью, но в промежутке между этими фазами Тоби вся трясется от гнева. Гнева на кого, на что? Почему она спаслась? Из бесчисленных миллионов. Почему не кто-нибудь другой, помоложе, с большим запасом оптимизма и свежих клеток? Тоби должна верить, что в этом есть смысл — она здесь, чтобы свидетельствовать, передать послание, спасти хоть что-то от всеобщей катастрофы. Должна верить, но не может.