– Не совсем такими словами, – призналась Патти. – Я лишь передаю содержание их разговора в общих чертах.

Эта история, с живописными подробностями и добавлениями, вскоре разошлась по всей школе. Если бы Харриет пожелала играть отведенную ей роль романтической и меланхоличной героини, она могла бы добиться определенной популярности, но в натуре Харриет не было и следа театральности. Она просто хандрила и продолжала быть скучной и неинтересной. Другие, более волнующие, вопросы настоятельно требовали общественного внимания, так что Харриет и ее загубленное детство вскоре были забыты.

Стоя на крыльце, Патти долго махала вслед последнему «катафалку» рождественских путешественниц, а затем вернулась в дом, чтобы мужественно вынести предстоящие три недели скуки и одиночества. Когда она, вялая и безвольная, уже готовилась подняться по лестнице к себе в комнату, к ней подошла горничная:

– Мисс Патти, миссис Трент хотела бы поговорить с вами в ее личном кабинете.

Патти повернула обратно, пытаясь догадаться, за какую именно из последних проделок ее хотят призвать к ответу. Приглашение в личный кабинет директрисы обычно означало, что надвигается буря. Она застала четырех оставшихся в школе учительниц за чайным столиком. К ее удивлению, они встретили ее любезными улыбками.

– Садись, Патти, и выпей чаю.

Вдова указала ей на стул, а сама тем временем добавила к дюймовому слою заварки трехдюймовый слой кипятка. Мисс Салли предложила салфетку с бахромой, мисс Джеллингз подала жареный хлебец, а мисс Уодсворт – соленый миндаль. Патти ошеломленно заморгала и приняла угощение. Ее обслуживали сразу четыре учительницы! Это было нечто совершенно неслыханное! Ее настроение заметно улучшилось, когда она подумала о том, как будет рассказывать об этом Присцилле и Конни. Когда она уже перестала гадать, почему ей оказывают такую честь, причина стала совершенно ясна.

– Мне очень жаль, Патти, – сказала директриса, – что ни одной из твоих близких подруг нет здесь в этом году, но я уверена, что ты, Маргерит и Харриет прекрасно проведете время. Завтрак будет на полчаса позже обычного, и правила относительно выхода за пределы школьной территории смягчены, хотя, разумеется, мы должны всегда знать, где вас найти. Я постараюсь вывезти вас в город – на утренний спектакль, а мисс Салли возьмет вас на один день на ферму. Лед достаточно крепкий, так что вы сможете кататься на коньках, а Мартин будет возить вас на прогулки по окрестностям как можно чаще, и я буду очень рада, если вы с Маргерит сможете увлечь Харриет играми на открытом воздухе. Кстати о Харриет…

Вдова на мгновение заколебалась, и проницательная Патти поняла, что наконец они дошли до сути дела. Чай и хлебцы были просто прикрытием. Она с некоторым подозрением слушала доверительно понизившую голос директрису.

– Кстати о Харриет, я хотела бы заручиться твоей поддержкой, Патти. Она очень милая и искренняя. Любая девочка могла бы гордиться такой подругой. Но, к несчастью, как это порой случается среди энергичных, шумных, занятых собой сверстниц, на нее не обращают внимания и оставляют в стороне от общих дел. Харриет, похоже, так и не сумела приспособиться к школьной жизни, в отличие от большинства девочек, и я боюсь, что бедняжке часто бывает одиноко. Мне было бы очень приятно, если бы ты постаралась подружиться с ней. Я уверена, она с радостью откликнется на твои попытки завязать более близкие отношения.

Патти пробормотала несколько вежливых фраз и удалилась, чтобы переодеться к обеду – упрямо решив держаться как можно дальше от Харриет. Ее дружба не была предметом потребления, поставляемым вместе с чаем и жареными хлебцами.

Три девочки обедали одни за маленьким, освещенным свечами столиком в углу столовой, а четыре учительницы занимали дальний стол в противоположном углу.

В начале трапезы Патти старалась по мере возможности отвечать односложно и холодно, но такое отношение к жизни и окружающим было неестественным для нее, так что к тому времени, когда подали телятину (по средам всегда подавали телятину), она уже от души смеялась над речами Малыша Маккой. Словарь мисс Маккой был богат разговорными выражениями прерий, и в каникулы она себя не стесняла. В учебное время ее заставляли держать язык в узде лишь при помощи налога на жаргон: иначе все ее карманные деньги ушли бы в общественную казну.

Было большим облегчением позволить застольной беседе течь совершенно свободно – обычно, в присутствии учительницы и с заранее заданной темой высказываний, невозможно было освободиться от скованности и формальности. Предполагалось, что пять дней в неделю первые три блюда за обедом должны сопровождаться разговором исключительно на французском языке, и от каждой ученицы требовалось произнести по меньшей мере две фразы. Нельзя сказать, что во «французские» вечера столовая гудела голосами. Субботние вечера посвящались беседе (по-английски) о текущих событиях – на основе сведений, почерпнутых из передовиц утренних газет. Ни у кого в Св. Урсуле не было времени для внимательного изучения этих передовиц, так что даже в «английские» субботы разговор шел вяло. Но в воскресенье школа наверстывала упущенное. В этот день – выходной – они могли говорить о чем хотят, и шестьдесят четыре отчаянно стрекочущие сороки показались бы молчуньями по сравнению с девочками в столовой Св. Урсулы во время воскресного обеда.

Четыре дня, предшествующие Рождеству, пролетели с неожиданной быстротой. В первый разыгралась метель, но за ненастьем последовали три дня искристого солнца. Мартин приготовил сани, и девочки прокатились к соседнему лесочку, чтобы набрать там еловых лап, а потом в деревню за покупками. При этом по пятам не следовала никакая учительница, и сама новизна этого ощущения очень радовала.

Патти нашла своих двух спутниц, навязанных ей обстоятельствами, неожиданно общительными. Втроем девочки и катались на коньках, и с горы на санках, и играли в снежки; Харриет стала заметно оживленнее – так что Патти не раз широко открывала глаза от удивления. В канун Рождества они проехались с Мартином на санях по окрестностям и доставили корзинки с гостинцами давним протеже школы, а на пути домой – просто от переполнявшего их веселья – вываливались из саней, потом бежали за ними и снова вскакивали на задок, пока наконец не нырнули головой в большой сугроб у крыльца школы. Они отряхнули снег с пальто, как выбравшиеся из лужи щенята, и, смеясь, возбужденные, побежали в дом. Щеки у Харриет раскраснелись от мороза, ее обычно прилизанные волосы растрепались и волнистыми прядями падали ей на лицо, ее большие темные глаза потеряли обычное печальное выражение. Это были веселые, озорные девичьи глаза. Она была не просто хорошенькой; она была красива – дикой, необычной, цыганской красотой, которая приковывает внимание.

– Слушай! – шепнула Патти на ухо Малышу Маккой, когда они освободились от галош и гамаш в холле первого этажа. – Посмотри на Харриет! Разве она не хорошенькая?

– Ну и ну! – пробормотала Малыш Маккой. – Если бы она только знала, как подыграть своей внешности, стала бы первейшей красавицей в школе.

– Давай сделаем ее такой красавицей! – предложила Патти.