Князь Василий провожал княгиню. Княгинядержала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.

— Это ужасно! ужасно! — говорила она, — ночего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя такоставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Богпоможет мне найти средство его приготовить!.. Adieu, mon prince, que le bonDieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог. ]

— Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая, ] —отвечал князь Василий, повертываясь от нее.

— Ах, он в ужасном положении, — сказала матьсыну, когда они опять садились в карету. — Он почти никого не узнает.

— Я не понимаю, маменька, какие его отношенияк Пьеру? — спросил сын.

— Всё скажет завещание, мой друг; от него инаша судьба зависит…

— Но почему вы думаете, что он оставитчто-нибудь нам?

— Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!

— Ну, это еще недостаточная причина, маменька.

— Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! —восклицала мать.

Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графуКириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладываяплаток к глазам. Наконец, она позвонила.

— Что вы, милая, — сказала она сердитодевушке, которая заставила себя ждать несколько минут. — Не хотите служить, чтоли? Так я вам найду место.

Графиня была расстроена горем и унизительноюбедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегданаименованием горничной «милая» и «вы».

— Виновата-с, — сказала горничная.

— Попросите ко мне графа.

Граф, переваливаясь, подошел к жене снесколько виноватым видом, как и всегда.

— Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэна мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараскутысячу рублей дал. Стоит!

Он сел подле жены, облокотив молодецки руки наколена и взъерошивая седые волосы.

— Что прикажете, графинюшка?

— Вот что, мой друг, — что это у тебязапачкано здесь? — сказала она, указывая на жилет. — Это сотэ, верно, —прибавила она улыбаясь. — Вот что, граф: мне денег нужно.

Лицо ее стало печально.

— Ах, графинюшка!..

И граф засуетился, доставая бумажник.

— Мне много надо, граф, мне пятьсот рублейнадо.

И она, достав батистовый платок, терла имжилет мужа.

— Сейчас, сейчас. Эй, кто там? — крикнул онтаким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут,стремглав бросятся на их зов. — Послать ко мне Митеньку!

Митенька, тот дворянский сын, воспитанный уграфа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел вкомнату.

— Вот что, мой милый, — сказал граф вошедшемупочтительному молодому человеку. — Принеси ты мне… — он задумался. — Да, 700рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, ахороших, для графини.

— Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, —сказала графиня, грустно вздыхая.

— Ваше сиятельство, когда прикажете доставить?— сказал Митенька. — Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, —прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда былопризнаком начинавшегося гнева. — Я было и запамятовал… Сию минуту прикажетедоставить?

— Да, да, то-то, принеси. Вот графине отдай.

— Экое золото у меня этот Митенька, — прибавилграф улыбаясь, когда молодой человек вышел. — Нет того, чтобы нельзя. Я жеэтого терпеть не могу. Всё можно.

— Ах, деньги, граф, деньги, сколько от нихгоря на свете! — сказала графиня. — А эти деньги мне очень нужны.

— Вы, графинюшка, мотовка известная, —проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.

Когда Анна Михайловна вернулась опять отБезухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком настолике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем-то растревожена.

— Ну, что, мой друг? — спросила графиня.

— Ах, в каком он ужасном положении! Его узнатьнельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…

— Annette, ради Бога, не откажи мне, — сказалавдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важномлице, доставая из-под платка деньги.

Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело,и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.

— Вот Борису от меня, на шитье мундира…

Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала.Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что онидобры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом —деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…

Графиня Ростова с дочерьми и уже с большимчислом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей-мужчин в кабинет, предлагаяим свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал:не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе leterrible dragon, [страшный дракон, ] даму знаменитую не богатством, непочестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевнузнала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города,удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нееанекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.

В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне,которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но всезнали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими иразговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову,то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших ислушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.