живот словно стянуло узлом, а саму веревку она держала в руке. И чем дальше я уезжал от нее, тем туже затягивался узел.

Не знаю, чего я ожидал. Все эти годы я представлял ее совсем не так. Девица, которая не жалеет о содеянном. Мать, не имеющая никакой привязанности к ребенку, которого произвела на свет.

Пять лет твердого предубеждения не так-то легко преодолеть. В моем сознании Кенна была такой и только такой. Ни о чем не жалеющей. Не любящей. Плюющей на все. Никчемной.

Та эмоциональная буря, которую она явно переживала от того, что не могла быть частью жизни Диэм, не укладывалась у меня в голове вместе с тем презрением, с каким она отнеслась к жизни Скотти.

Я уезжал, думая про миллион разных вещей, которые я должен был сказать. О миллионе вопросов, на которые у меня так и не нашлось ответов.

Почему ты не позвала на помощь?

Почему ты бросила его там?

Почему ты считаешь, что имеешь право снова врываться в жизни, которые уже разрушила?

Почему мне все равно хочется тебя обнять?

13

Кенна

Похоже, мне удалось воплотить наихудший из всех возможных сценариев. Я не только не встретилась сегодня с дочкой, но единственный человек, который мог бы привести меня к ней, стал теперь моим главным врагом.

Ненавижу его. Ненавижу, что позволила ему вчера трогать меня. Ненавижу, что за то короткое время, что провела с ним вчера, я дала ему основания считать меня лгуньей, шлюхой и алкоголичкой. Как будто мало того, что я убийца.

Конечно, он сейчас же отправится к Грейс и Патрику и только усилит их ненависть ко мне. Поможет им выстроить еще более высокую, прочную, толстую стену между мной и моей дочкой.

А на моей стороне никого. Ни единого человека.

– Привет.

Я замерла посередине лестницы. На ступеньках сидела девочка-подросток. У нее был синдром Дауна, и она радостно улыбалась мне, как будто это не худший день в моей жизни. На ней была такая же форменная рубашка, как на Эми в продуктовом магазине. Наверно, она тоже там работала. Эми говорила, что они берут на работу людей с особенностями.

Я вытерла слезы со щек, ответила «Привет!» и обошла ее. Обычно я стараюсь быть дружелюбней с соседями, особенно если мне еще и работать с этой девочкой, но у меня в горле слез было больше, чем слов.

Я открыла дверь своей квартиры, зашла, захлопнула ее за собой и упала на свой полусдувшийся матрас лицом вниз.

Я даже не могла сказать, что вернулась на тот же ход. Я чувствовала, что меня отбросило на один ход назад.

Дверь вдруг распахнулась, и я тут же села. Девочка с лестницы без приглашения зашла в мою квартиру.

– Почему ты плачешь? – Она закрыла за собой дверь и прислонилась к ней, с любопытством осматривая мою квартиру. – А почему у тебя ничего нет?

Хотя она и вломилась ко мне без разрешения, у меня не было сил расстраиваться еще и из-за этого. Она не признает границ. Ну, учту.

– Я только въехала, – сказала я, объясняя отсутствие вещей.

Девочка подошла к холодильнику и открыла его. Увидала открытую пачку печенья, которую я не доела утром, и схватила ее.

– Можно мне это?

По крайней мере, она подождала разрешения, прежде чем начать есть.

– Конечно.

Она откусила печенье, но тут ее глаза расширились, и она кинула пачку на стол.

– Ой, у тебя котенок! – Она подбежала к котенку и взяла его на руки. – А мне мама не разрешила. Ты взяла его у Рут?

В любое другое время я бы ей обрадовалась. Но у меня правда совершенно не осталось сил на дружелюбие в один из самых тяжелых моментов моей жизни. Мне нужно было выплакаться, а при посторонней девочке этого не сделать.

– Пожалуйста, не могла бы ты уйти? – сказала я как можно вежливее, но все равно просить кого-то оставить тебя в покое вежливо не получится.

– Однажды, когда мне было типа пять, а сейчас мне семнадцать, но, когда мне было пять, у меня был котенок, но у него были глисты, и он умер.

– Мне очень жаль.

А холодильник она так и не закрыла.

– А как его зовут?

– Я пока его не назвала.

Она что, не слышала, что я просила ее уйти?

– А почему ты такая бедная?

– С чего ты решила, что я бедная?

– У тебя нет ни еды, ни постели, ничего.

– Я была в тюрьме.

Может, это ее напугает.

– Мой папа тоже в тюрьме. Ты его видела?

– Нет.

– Но я не сказала тебе, как его зовут.

– Я была в женской тюрьме.

– Эйбл Дарби. Это его имя, ты его знаешь?

– Нет.

– Почему ты плачешь?

Я поднялась с матраса, пошла и закрыла холодильник.

– Тебя кто-то обидел? Почему ты плачешь?

Я не могла поверить, что собираюсь ей отвечать. Мне казалось, это совсем уж убого, отвечать постороннему подростку, который зашел в мою квартиру без спроса. Но оказалось, если сказать это вслух, то становится легче.

– У меня есть дочка, а мне не разрешают ее увидеть.

– Ее у тебя похитили?

Я хотела ответить «да», потому что мне иногда так казалось.

– Нет. Пока я была в тюрьме, моя дочка жила у других людей, но теперь я вышла, а они не хотят, чтобы мы с ней виделись.

– А ты хочешь?

– Да.

Она поцеловала котенка в макушку.

– Может, ты должна радоваться. Я не люблю маленьких детей. Мой брат сует мне в туфли арахисовое масло. Как тебя зовут?

– Кенна.

– А я Леди Диана.

– Тебя правда так зовут?

– Нет, вообще-то Люси, но Леди Диана мне больше нравится.

– Ты работаешь в магазине? – спросила я, указав на ее майку.

Она кивнула.

– Я тоже с понедельника начну.

– Я работаю там уже два года. Я коплю на компьютер, но пока ничего не скопила. Я пойду обедать. – Она сунула мне котенка и пошла к двери. – У меня есть бенгальские огни. Хочешь, зажжем вместе, когда стемнеет?

Я оперлась на стол и вздохнула. Мне не хотелось отвечать отказом, но я чувствовала, что наверняка проплачу до самого утра.

– Может, в другой раз.

Леди Диана ушла. На сей раз я заперла дверь и тут же схватила свой блокнот и написала Скотти письмо. Это единственное, что могло удержать меня от отчаяния.

Дорогой Скотти.

Мне бы так хотелось рассказать тебе, как выглядит наша дочка, но я все еще этого не знаю.

Может, я сама