— Так почему мы не сообщаем об этом мировой прессе? Посольствам? ООН?

— Они прекрасно информированы. У них те же сведения, что и у нас. Но они не придают им значения. От них ждать нечего. Надежда только на самих себя. Я потому пришел к тебе, сестрица, что нам нужна твоя помощь. Как единственный мужчина в семье, я должен быстро принять решение. И я прошу тебя приютить в Бужумбуре детей тети Эзеби и мою будущую жену с ребенком, которого она носит. Они останутся в Бурунди столько, сколько понадобится. Там они будут в безопасности.

— Но ты же знаешь — в Бурунди тоже война, — сказала мама.

— То, что будет здесь, еще хуже войны.

— Когда вы хотите прислать их? — переходя к делу, ответила мама.

— Все приедут к вам на пасхальные каникулы, чтобы не вызывать подозрений.

— А ты, Эзеби? Что ты будешь делать?

— Я останусь, Ивонна, я должна работать ради своих детей. Без них я буду чувствовать себя не такой уязвимой. Да и в любом случае, не могут же все убежать. Не беспокойся, со мной все будет хорошо, у меня есть связи в ООН. Если что, я смогу эвакуироваться.

Послышался шум мотора у самого дома. Эзеби подбежала к окну и чуть-чуть приоткрыла занавеску. Кто-то сигналил фарами. Она обернулась и кивнула Пасифику. Он встал, и я заметил, что за поясом его джинсов торчит револьвер.

— Я должен идти, меня ждут, — сказал он. — Увидимся завтра на свадьбе. Осторожнее на дороге. Поехать с вами в Гитараму я не смогу — за мной следят секретные службы, и я не хочу, чтобы они поняли, что я как-то связан с вами. Семьи солдат РПФ стоят первыми в списках будущих жертв. Я подойду к вам через час после церемонии.

И он ушел. А я выбрался из своего тайника и встал рядом с тетей Эзеби у окна. От дома удалялся мотоцикл. Когда он притормаживал перед ухабами, его задний фонарь вспыхивал красным. Шум мотора становился все тише и наконец совсем пропал. Эзеби закрыла занавески. И все. Мир погрузился в безмолвие.

Первые проблески дневного света прогнали тревогу. Меня разбудил смех Аны и кузин в саду. Мама и тетя Эзеби не сомкнули глаз, я слышал, как они шептались до самого рассвета. Выехали сразу после завтрака. Мы с Кристианом устроились в багажнике универсала на чемоданах с парадными нарядами. Тетя Эзеби решила, что нам лучше переодеться уже на месте, а в дороге оставаться одетыми как можно скромнее — на случай полицейской проверки. Девочки сидели впритирку на заднем сиденье. Мама — на переднем. Она подкрашивалась, глядя в зеркальце солнцезащитного козырька. Сначала ехали по бедным кварталам, где кишели люди и громко сигналили машины, когда же миновали автовокзал, шум и гам постепенно стали стихать. За городской чертой простирались болота, поросшие папирусом. Тетя Эзеби гнала вовсю, чтобы поскорее добраться до Гитарамы — это в пятидесяти километрах от Кигали. Довольно долго мы ехали в хвосте у грузовика, который выпускал густую черную струю выхлопных газов. Девочки подняли стекла и заткнули носы — воняло тухлыми яйцами.

Мама включила радио, и в салон ворвалась задорная песенка Папа́ Вемба́[20]. Кузины стали приплясывать сидя, а Кристиан, округлив глаза, бойко глянул на меня и затряс плечами, как эфиопский танцор. Тетя Эзеби тут же прибавила звук. Со своего места мне были видны головы, которые качались справа налево в ритме музыки. Девочки повторяли припев: «Мария Валенсия — ее-ее-е!» Это веселило маму, она оборачивалась и хитро подмигивала мне. Радиоведущий валял дурака — напевал на ту же мелодию свои слова. Я понял только отдельные фразы на киньяруанда: «Радио 106 FM! Радио-труба! Папа́ Вемба́!» Бодреньким голосом он подхватывал припев, балагурил, шутил — шут гороховый у микрофона. Я и сам заразился — хоть терпеть не мог танцевать, но тоже стал трястись, хлопать в ладоши и вопить «ее-ее-е!», как вдруг заметил, что все остальные застыли. У девочек вытянулись лица. Кристиан осекся. Тетя Эзеби резко выключила радио. Все молчали. Маминого лица я не видел, но чувствовал, что ей не по себе. Я посмотрел на Кристиана:

— Что случилось?

— Ничего. Ерунда. Просто этот ведущий… сказал…

— Да что такого он сказал?

— Сказал, что надо истребить тараканов.

— Тараканов?

— Ну да. Иньензи.

— …

— Так они называют нас, тутси.

Машина замедлила ход. Впереди, на мосту, стояла вереница автомобилей.

— Военный блокпост, — испуганно сказала тетя Эзеби.

Когда мы поравнялись с солдатами, один из них сделал тете Эзеби знак заглушить мотор и спросил ее удостоверение личности. Второй, с «калашниковым» за плечом, угрожающе кружил вокруг машины и осматривал ее. Потом подошел вплотную и приник лицом к стеклу на уровне багажника. Кристиан отвернулся, чтобы не встретиться с ним взглядом, я тоже. Затем он подошел к маме, всмотрелся в нее и сухо попросил предъявить документы. Мама протянула ему свой французский паспорт. Солдат едва взглянул на него, хмыкнул и сказал по-французски:

— Привет, мадам француженка.

Усмехаясь, он листал странички паспорта. Мама не смела произнести ни слова.

— Мммм… — промычал солдат. — Не думаю, что ты действительно француженка. Никогда не видел у француженок такого носа, как твой. И этот затылок…

Он провел рукой по маминой шее. Она не шевельнулась. Помертвела от страха. Между тем тетя Эзеби вела переговоры с другим солдатом. Делая вид, что совершенно спокойна:

— Мы едем в Гитараму к больному родственнику.

Я смотрел на шлагбаум позади солдат, на автоматы, болтавшиеся у них на плече, слышал, как скрипят их ремни и как под мостом течет охристо-рыжая река с поросшими папирусом берегами и быстро исчезающими водоворотами на поверхности воды. Мне самому было странно, что я понимал и намеки военного, и страх тети Эзеби, сквозивший в каждом ее жесте, и мамин страх. Еще месяц тому назад я бы ничего этого не заметил. Солдаты хуту с одной стороны, семья тутси — с другой. И я — как зритель, наблюдающий из лучшей ложи за этим спектаклем ненависти.

— Ладно, пошли вон, тараканы паршивые! — вдруг крикнул солдат и швырнул удостоверение тети Эзеби ей в лицо.

Второй вернул паспорт маме и грубо прижал ей нос указательным пальцем.

— Пока, змеюка! — сказал он, опять ухмыльнувшись. — Раз ты француженка, передавай привет нашему другу дядюшке Миттерану!

Когда машина тронулась, первый солдат саданул ногой по кузову, а второй разбил прикладом заднее стекло, так что осколки полетели на головы нам с Кристианом. Ана завизжала. Тетя Эзеби газанула, и универсал умчался прочь.

Мы приехали к Жанне все еще потрясенные, но тетя Эзеби попросила нас никому ничего не рассказывать, чтобы не испортить праздник.

Семья Жанны жила в верхней части Гитарамы, в скромном домике из красного кирпича, обсаженном молочаями. Нас встретили ее родители, браться и сестры, и мы удостоились длинного, освященного традицией приветственного обряда, в котором установленные для такого случая речи сочетались с особой манерой похлопывать друг друга по плечам и по спинам. Мы с Аной почувствовали себя неуклюжими и не могли ответить на простейшие вопросы, которые хозяева задавали нам на киньяруанда.