отрицаешь, что передал Денисову информацию, и тут же рассказываешь, как ты это сделал.

— Я не передавал ему информацию о спецоперации. Я сам о ней узнал лишь за пару часов. Вы же помните, когда нас в курс дела ввели. До этого нам сообщили, что будут большие учения.

Воронцов с подозрением посмотрел на гостя. Если бы этого парня не ожидала крайне незавидная участь, то Игорь Константинович решил бы, что капитан над ним издевается. Но Лавров, казалось, был искренен.

— Серёжа, давай ты вообще всё мне расскажешь о твоём общении с Демидом Давыдовичем на тему учений и всего остального, — предложил князь.

— Он позвонил мне где-то три недели назад, — сказал Лавров. — Спросил, как идёт служба, мы разговорились. Демид Давыдович поинтересовался, не собираюсь ли я в командировку или на учения. Я сказал, что учения намечаются, нам буквально незадолго до этого сообщили о них.

— А тебе не показалось странным, с чего вдруг у него такой интерес к тебе появился?

— Конечно, показалось, всё же мы не самые близкие родственники. И я даже его об этом спросил. Демид Давыдович, сказал, что у него скоро женится внук, будет пышная помолвка, и он очень хотел бы видеть меня на этом мероприятии. Мне это польстило, но я сказал, что могу не попасть на помолвку, так как точно не знаю, когда будут учения. Но Демид Давыдович сказал, что я такой не один, и он планирует подстроиться под родственников. И попросил меня предупредить, как только я поеду на учения или в командировку.

— И ты его предупредил?

— Конечно, но ни про какую спецоперацию я не говорил. Я всего лишь позвонил накануне вечером и сказал, что завтра мы выдвигаемся на учения. Но я даже не знал куда.

«Идиот, — с тоской подумал Воронцов. — Вот из-за таких и вылезают всегда проблемы. Потому что от таких не знаешь, когда и чего ожидать».

— Ты самому Денисову звонил? — спросил Игорь Константинович, стараясь держать себя в руках.

— Нет. Демид Давыдович — орк занятой, он попросил позвонить его помощнику, который составляет списки приглашённых на мероприятие.

— Как его зовут?

— Александр.

— Отчество? Фамилия? Я должен из тебя по одному слову всё вытягивать?

— Зайцев. Александр Зайцев. Отчества не знаю.

— Как мне его найти?

— Я могу дать его номер телефона.

Воронцов покачал головой, развёл руками и в сердцах произнёс:

— Ты понимаешь, что ты натворил? Никто тебя никуда не собирался приглашать! Ни на какую помолвку! Денисов просчитал, что ты будешь привлечён к спецоперации, а ему нужно было знать её дату. И ты ему её сообщил! Точнее, не ему, а этому Зайцеву, который сразу же после этого позвонил немцам и предупредил их!

— Но… — Лавров не знал, как реагировать на слова князя. — Но зачем Демиду Давыдовичу это делать? Я просто не верю Вам! Он не мог! Ведь столько орков погибло.

— Всё очень легко проверить, — сказал Воронцов. — Завтра, а может, даже и сегодня, в этот кабинет привезут твоего Зайцева, и я с ним поговорю. И если он подтвердит, что по указанию Денисова звонил немцам, то можешь считать, Алёша, что гибель наших братьев на твоей совести.

— Но я не мог подумать, что Демид Давыдович… — у Лаврова задрожал голос, а потом и вовсе перехватило дыхание, примерно минуту он стоял, выпучив глаза и открыв рот, но потом всё же пришёл в себя и сказал уже совершенно другим голосом и тоном, по-военному чётко и громко: — Если Ваши подозрения подтвердятся, Игорь Константинович, то я прошу наказать меня по всей строгости закона!

— По всей строгости, Алёша, это трибунал и расстрел. Ты участвовал в передаче информации врагу во время военной спецоперации и практически сорвал её.

— Значит, пусть будет так. Если всё, как Вы говорите, то я заслужил. Надо было думать, что делаю.

— С одной стороны, безусловно, заслужил, думать, действительно, надо, — согласился Воронцов. — Но с другой — я вижу, что Денисов просто тебя использовал, точнее, твоё доверие. Злого умысла в твоих действиях я не вижу. Только халатность.

— Она привела к гибели орков.

— Это да. Преступная халатность. То, что ты сделал, уже не исправить, но из уважения ко всем погибшим ты должен будешь дать показания в суде. Ты это понимаешь?

— Понимаю.

— Это хорошо. До суда я тебя спрячу. И пусть все думают, что ты в командировке. А сейчас давай номер Зайцева.

*****

После разговора с отцом я вернулся в имение бабушки. Ехать в Новгород смысла не было — кесарю о неутешительном итоге переговоров я рассказал по телефону. На душе было тяжело, меня не покидало ощущение, что я мог предотвратить трагедию, но не справился. Головой я понимал, что на самом деле ничего я не мог предотвратить, но всё равно расстраивался. Настроение было настолько скверным, что я даже не пошёл к источнику. Просто отправился в свою комнату и завалился спать, попросив прислугу разбудить меня, как приедет бабушка.

Проснулся сам. На рассвете. Зная идеальную исполнительность прислуги княгини Белозерской, сделал вывод, что бабушка или до сих пор не приехала, или приехала слишком поздно и запретила меня будить.

Взял телефон и активировал экран. Цифры на нём показывали четыре двадцать — рановато для подъёма, но я проспал около двенадцати часов и хорошо выспался, поэтому валяться дальше в кровати не захотел. Я умылся ледяной водой, надел спортивный костюм и кроссовки и отправился на улицу — решил сделать пробежку по лесу. Во время занятий с Тойво я проложил для себя маршрут по лесным тропинкам вокруг имения и частенько по нему бегал.

Мне в принципе нравилось бегать в лесу — это хорошо прочищало мозги и помогало успокаиваться. Протяжённость моего маршрута составляла около пятнадцати километров, в неспешном темпе у меня уходил на него примерно час. И ещё мне казалось, что лес вокруг имения бабушки как-то связан с источником — после пробежки по нему, я чувствовал себя почти так же хорошо, как и после визита к источнику.

Выходя за территорию, я на всякий случай поинтересовался у охраны, не приехала ли бабушка. Мне ответили, что княгиня Белозерская до сих пор не вернулась. Значит, спешить было некуда, и я мог дать два круга вокруг имения.

Вернулся я почти в семь. Бабушки всё ещё не было. Я позавтракал, сходил к источнику, а после него отправился на тренировочную арену — надо было хоть чем-то себя занять, иначе в голову лезли нехорошие мысли, которые вгоняли меня в депрессию. Я никак не мог смириться с тем,