– Что за дрянь? С какой стати вы мне спать не даете? – и вдруг Агата понимает, что это не фонари мерцают на улице – это тени, огромные тени заслоняют их собой, со свистом и клекотом пролетая мимо окон дормитории, одна за другой, одна за другой.

«Я сплю, – говорит себе Агата. – Я сплю и мне снится… это». Быстро-быстро Агата вытягивает руки и изо всех сил пытается сделать так, чтобы указательный палец начал расти; этому ее научил дедушка Андрей: когда человек во сне понимает, что спит, или когда ему просто кажется, что он спит, он может приказать своему пальцу вытягиваться: сработает – значит, и правда сон. Но палец Агаты остается самым обыкновенным пальцем Агаты, с коротеньким заусенцем слева от ногтя и темной кромкой, потому что у Агаты не было сил как следует вымыть руки на ночь. Медленно-медленно Агата подходит к окну.

Воздух заполнен габо.

Они летят сверху вниз – оттуда, с верхних этажей, – их сотни, если не тысячи, и Рита визжит:

– Они убьют нас! Глаза нам выклюют!.. – но беззвучно возникший в дверях Ульрик резко говорит:

– Помолчи, Рита, – и становится у окна рядом с Агатой и Мелиссой.

– Что они делают? – спрашивает Мелисса в ужасе.

– Не понимаю, – говорит Ульрик, – я не понимаю, – и Агата не понимает тоже: она видит только, что габо садятся в палисадниках перед домами, что в каждом палисаднике перед домом словно бы намело огромные белоснежные сугробы, а вот что габо делают – не разобрать. – В коридор, – командует Ульрик, и они, забыв про запрет покидать дормиторию до подъема, бегут в коридор, к окнам, выходящим на палисадник, и видят, что за белыми крыльями и длинными шеями не видно ни маленьких статуй святых, ни цветных алтарей, ни голой промерзшей земли, на которой, конечно, не растут никакие нарциссы.

На секунду Агате приходит в голову дурацкая мысль, что габо проголодались на верхних этажах («Интересно, чем они там вообще питаются?» – не к месту думает она) и прилетели есть хлебные дары, лежащие на алтарях – но тогда бы они хватали дары и улетали; нет, габо явно заняты каким-то другим делом, а сверху спускаются все новые и новые огромные белые тени, и вдруг Ульрик кричит:

– Статуи! Они забирают статуи!..

Это так странно, что Агата не верит своим глазам: помогая друг другу, габо сильными лапами и твердыми, как железо, клювами, выламывают статуи святых из земли и помогают друг другу взгро моздить их себе на спины, прямо между крыльев, а потом снова тяжело поднимаются в воздух.

– Зачем они им? – тоненьким голоском растерянно спрашивает Сонни. – Разве они верят в святых?

– Они не летят обратно, – говорит Ульрик. – Они не летят вверх.

И правда, Агата видит, что габо тяжело кружатся в воздухе, – и тут раздается страшный грохот, от которого Рита взвизгивает так, что у Агаты звенит в ушах. Сначала Агата видит только облако пыли и много-много габо прямо над ним, словно сгустились огромные плоские облака, а затем Ульрик говорит:

– Мост.

Через расщелину, расположенную точь-в-точь над игрушечным магазином мистресс Хенны и мистресс Юлии – магазином, где для взрослых была большая дверь, а для детей маленькая, – больше нет двойного моста – над ней больше нет вообще никакого моста.

– Они разбили клювами мост, – говорит Ульрик очень спокойно, и в ту же секунду сотни габо со статуями на спинах устремляются вниз, в расщелину – словно льется огромная струя густых сливок, только вот смотреть на это почему-то очень страшно.

Снова слышен грохот, и пыль поднимается над другой расщелиной, той самой расщелиной над лавкой старого Лорио; и над ней тоже закручивается водоворотом белая струя; грохочет еще и еще.

– Я не понимаю – скулит Шанна, – я не понимаю, – и тогда Ульрик очень спокойно говорит:

– Они летят под воду.

Агата чувствует, как ее щеки от ужаса медленно леденеют.

– Я не понимаю! – взвизгивает Шанна, и Ульрик поворачивается к ней и говорит таким голосом, как обычно говорит брат Йонатан, точно идет самый обыкновенный урок, и они не стоят босиком в коридоре в одних пижамах и халатах, и габо за окном не летят вниз, вниз, вниз, и не грохочут рушащиеся мосты:

– Если все габо одновременно уйдут под воду, да еще и со статуями на спине, уровень воды поднимется очень высоко. Совсем высоко. Понимаешь? Совсем высоко. Они договорились с ундами. Они летят под воду. Сейчас они затопят первый этаж и всех, кто на нем. Сейчас они затопят первый этаж. Понимаешь? Сейчас они затопят первый этаж. Вот сейчас они затопят первый этаж. Вот сейчас.

Норманн быстро дергает Ульрика за рукав пижамы, и Ульрик резко замолкает, но Агата давно не слушает и не слышит его. «…Однажды хитрый и нахальный лис Тимоно поспорил с другими зверями…» Папа, папа, папа, папа, папа, папа – гордость своей команды, папа, у которого разбито сердце, папа, у которого, может быть, осталось совсем мало сил. Унды убивают всех утопленников сразу, на месте. Папа, папа, папа, думает Агата и вдруг понимает, что Рита визжит и хватает ее за руки – но поздно: Агата уже сжимает в кулаках оба конца того самого дорогого и тонкого волосяного пояса с немеритовой вышивкой, которым был подвязан Ритин халат, надетый поверх пижамы. «Что я делаю?» – успевает изумленно спросить себя Агата – и прежняя, довоенная, сильная, бесстрашная Агата отвечает ей с усмешкой: «Сама знаешь», – и в следующую секунду Агата уже стоит на подоконнике перед распахнутым окном, и ледяной холод вместе с ветром от крыльев габо пробирают ее до самых косточек. Кто-то цапает ее за ногу, кто-то кричит, но Агата ничего не слышит. Ей невыносимо страшно – но еще страшнее ей при мысли, что вот сейчас она не сделает то, что должна. Огромный сильный габо со страшным, как строительный крюк, ярко-желтым клювом заходит на разворот прямо под их окнами. «Худшее, что случится, – говорит себе Агата, – я упаду и погибну. Но я должна это сделать, я должна, должна, должна». В следующую секунду Ритин пояс плотно охватывает шею габо. С воплем ужаса Агата прыгает вперед – и уже сидит на широкой спине птицы, прямо между мощными крыльями. Вжавшись в габо всем телом, уперевшись босыми пятками ему в бока, до боли в кулаках вцепившись в пояс, Агата, зажмурившись от страха, ждет, что вот-вот соскользнет с птичьей спины, – и тогда конец, конец. Габо мечется влево и вправо, то взмывает, то резко уходит вниз, и тогда Агата начинает повторять про себя: «…Однажды хитрый и нахальный лис Тимоно поспорил с другими зверями… Однажды хитрый и нахальный лис Тимоно поспорил с другими зверями… Однажды хитрый и нахальный лис Тимоно поспорил с другими зверями…» – и тут ее габо, сдавшись, устремляется к расщелине. Агату обдает идущим снизу жаром, тела других габо совсем близко, чьи-то крылья бьют ее по лицу, обломок железного прута, торчащего из опоры сломанного моста, раздирает ей плечо – и вот уже Агате в глаза бьет солнечный свет, и она почти ничего не видит. «Вот сейчас, – говорит себе Агата, – вот сейчас», – и вдруг решает, что ее сердце остановилось – такой ледяной кажется ей вода канала, куда погружается ее габо. «Только не отпускай, – говорит себе Агата, – только не отпускай: отпустишь – все пропало». Ей нельзя выныривать, ей надо вспомнить все, вспомнить, чему учил ее маленький габо по имени Гефест, вспомнить, как дышать водой, а если сейчас она отпустит своего габо – она, во-первых, задохнется от паники, а во-вторых, спускающиеся сверху габо просто сметут ее, не заметив, забьют когтями и крыльями. Огромная птица увлекает ее все глубже и глубже, боль в груди нарастает, Агата понимает, что вот-вот обернется утопленницей, и этот страх так силен, что она наконец отпускает Ритин пояс, и тот тут же исчезает среди лап, крыльев и клювов. Агата успевает нырнуть под огромный шевелящийся коралл прежде, чем водоворот птиц увлечет ее на самое дно, у нее звенит в ушах, и она чувствует, как медленно-медленно наползает последняя темнота. И тогда Агата заставляет себя сделать так, как ее учил Гефест, маленький Гефест, лучший габо в мире: она начинает дышать водой так, будто умеет дышать водой. Так же медленно, как пришла, темнота отступает от Агаты, боль в груди не уходит, но становится выносимой. Агата дышит, и открывает глаза,