Разжимать челюсти мертвого атимара было грязным делом. Когда, наконец, принцу это удалось, он на ощупь нашел свою крошечную медицинскую аптечку и промыл четыре раны от клыков спиртом медного дерева, затем перевязал руку марлей. Он позвал Найрекс и начал чистить ей ухо. Она заскулила и резко повернула голову.

— Это были отличные убийства, — хрипло сказал Таликтрум.

— Этого никогда не должно было случиться, — сказал Олик. — Мне следовало вчера самому присмотреть за своей лошадью, а не заставлять слугу делать это за меня. Вы не можете винить этого длому за то, что он исчез вместе со своими лошадьми. Закон или не закон, но гнев Макадры может пасть на любого, кто помогал мне.

— Вы лучше всех умеете прощать предательство, — сказал Таликтрум.

— Я предпочитаю приятно удивляться лояльности, — сказал Олик. — Моей ошибкой было поставить на это свою жизнь. — Он взглянул на икшеля. — У реки я полностью разгоню стаю, за исключением Найрекс. Она будет носить вас до тех пор, пока мы снова не выйдем на сушу. Стой спокойно, девочка! Я почти закончил.

Собака извивалась, вырываясь от него. Она внезапно напряглась, глядя назад, туда, откуда они пришли. Рука Олика замерла. Он встал и жестом приказал Таликтруму замолчать.

Вот оно что. Еще лай. Еще больше атимаров. Дюжина, по меньшей мере.

Олик выковырял кришоки из трупов, торопливо вытер их о мех. Он разорвал на себе рубашку, бросил куски своим собакам и развеял по всей горе. Затем побежал так, как не бегал уже целую вечность. Куртка натирала, но Таликтруму нужно было за что-то ухватиться. У Олика кружилась голова от потери крови. Уловка с обрывками рубашки могла выиграть несколько минут. Но могла и вообще ничего не дать.

Тропа возвращалась к обрыву. Они спустились с вершины, но не очень далеко; впереди были еще мили высокогорной местности. А море? Оно кипело и пенилось под ними — так далеко внизу. Если бы дошло до этого, он бы нырнул; Таликтрум мог бы залететь в какую-нибудь расщелину в скалах и прятаться, пока атимары не уйдут. Каждый здоровый длому был ныряльщиком, и каждый принц Бали Адро прыгал с утесов Гирод до того, как ему исполнилось тринадцать лет. Но этот прыжок был бы в два раза выше или даже больше: нужно было продеть иглу между камнями, и порывы ветра могли бы отбросить его куда угодно или развернуть набок при ударе, что означало бы смерть. Это был прыжок, от которого уклонились бы имперские чемпионы. Самое последнее средство.

Он сосчитал свои удачи. Хорошая обувь, хорошая ходьба. Враги, которые объявили, что идут убить, пока еще были далеко. Таликтрум, этот грубоватый товарищ по оружию. И собаки, с их безупречной преданностью, такой же, которая причиняла столько зла в отношениях между длому.

Пронеслась миля. С вершины холма, далеко в глубине суши, два пастуха, окруженные своим толпящимся стадом, в изумлении смотрели на него. Затем появилась каменная стена. Потом луг и заросли дикого шалфея.

— Понюхайте это! — сказал Таликтрум. — Вы должны остановиться и покататься!

Но принц покачал головой:

— Недостаточно сильный, чтобы скрыть мой запах. Хуже того, это дало бы им возможность проследить за двумя запахами, как только они бы догадались, что я сделал.

Еще один гребень, еще один головокружительный подъем. На вершине он застал врасплох отшельника, разводившего костер у тропы. Мужчина с визгом убежал, оставив свой кувшин с водой. Олик сделал большой глоток из него, затем швырнул кувшин со скалы. Так будет лучше. Собаки могли бы причинить вред старику, если бы какая-либо его вещь пахла принцем.

— Херидом, я бы и сам не отказался от глотка, — сказал Таликтрум. — Не имеет значения, продолжайте двигаться, здесь вы слишком заметны и... огненные небеса, Олик, что это?

Что-то пронеслось над головой, темное и невероятно быстрое. Олик повернулся, провожая его взглядом и нащупывая свой меч. Но то, что он увидел, было настолько ужасающим, что какое-то мгновение он мог только таращиться.

Это было облако дыма, или рой насекомых, или кошмарное сочетание того и другого. Оно было, вероятно, в нескольких милях над ними и летело быстро, как падающая звезда. Угольно-черное, непрозрачное и извивающееся в полете, как гнездо личинок. К ужасу принца, движение на мгновение замедлилось, как будто облако потянули в двух направлениях одновременно. Затем оно возобновило свой курс на запад и вскоре превратилось в пятнышко.

— Кровь дьяволов, — сказал Олик. — Вы это видели? Вы знаете, что это было?

Собаки скулили. Сам принц почувствовал себя плохо.

— Я не знаю, — потрясенно воскликнул Таликтрум. — Откуда я могу знать? Скажите мне!

— Это Рой Ночи. Это гибель, предсказанная пауками-предсказателями, гибель, которая путешествовала на вашем корабле.

— На борту «Чатранда» не было такого чудовища!

— Да, но там был Нилстоун, и один чародей, которому не терпелось им воспользоваться. Что ж, он воспользовался им, милорд. Он привел Рой обратно на Алифрос, чтобы убивать и кормить.

Внезапный вой. Олик вздрогнул. В четырех или пяти милях дальше по тропе, на холме, который он пересек тридцать минут назад, стоял атимар. Пес смотрел прямо на него — но глаза атимара были не настолько хороши, как ноздри, и Олик подумал, что, по крайней мере, есть какой-то шанс, что пес еще не знает, на что смотрит. Он мог принять принца за еще одного пастуха, за еще одного отшельника.

Пока принц наблюдал, к первому подбежали другие атимары. Некоторые из них улеглись на вершине холма.

— Они, должно быть, запыхались, — сказал Таликтрум. — В конце концов, они побежали не в том направлении, и им пришлось повернуть назад, когда первые учуяли ваш запах. Возможно, они убежали вдвое дальше, чем те, которых вы убили.

— Они недостаточно устали, — сказал принц. — Джатод, вы только посмотрите на всех них.

Собаки продолжали собираться: десять, затем пятнадцать.

— Очень хорошо, — сказал Олик, — мы отправимся в путь прогулочным шагом. Нет, еще лучше — ковыляя. Старый. Я думаю, что смогу подражать согбенному старому отшельнику. А потом, если они позволят мне приковылять вон к тому изгибу тропы, мы полетим. Следите за ними, Таликтрум, и скажите мне, если они начнут двигаться.

Он согнул колени и спину. Ковылять оказалось сложнее, чем он себе представлял. Впервые с момента своего отъезда из Масалыма принц почувствовал страх. Все дело было в этой медлительности,