Но Нетта сидела такая реальная и печальная, что у меня аж руки заныли от невозможности её обнять, прижать к себе и поцеловать в макушку. Это бы её утешило, я думаю. Или меня бы утешило, что тоже неплохо. Но жизнь продолжается, и есть ещё те, чьи макушки доступны.

— Па-а-ап! — Мишка обрадовался, кинулся ко мне, был обнят, прижат и поцелован. — Ты уже закончил работать?

— Увы, дружок, пока нет.

— Ну-у-у….

— Как-то навалилось всё сегодня. Но день ещё не закончился, у нас есть шанс.

— У тебя всё время наваливается… — надулся Мишка. И он, чёрт побери, прав.

— Хочешь, пойдём вместе?

— К ушибкам?

— Не надо их так называть.

— Они странные.

— Все странные, Мих. Пойдёшь?

— Пойду, пап. Ты же не бросишь меня, как мама?

— Нет, конечно. С чего это ты вдруг?

— Говорят, приходила полиция, тебя арестуют и посадят в тюрьму!

— Кто говорит…

— Ну… Все…

Понятно, очередной фэйк-шторм среди воспитанников. Мишка не хочет никого сдавать.

— Давай с этим разберёмся?

— Давай, пап.

Мы спустились в гостиную. Там сидят несколько ребят, активно что-то обсуждающих. Краткие реплики, зато по коже мечутся, возникают и пропадают картинки. Скин-толк как он есть. Каждая — мем, означающий либо ситуацию, либо эмоцию, либо и то и то. Я знаю лишь самые базовые, остальные меняются слишком быстро. Надо быть постоянно включённым в контекст, иначе рассинхронизируешься с коллективным бессознательным. Это объединяет. Или нет. Чёрт его поймешь. Но я как глухонемой в их разговорах, состоящих из слов меньше, чем на треть.

— Народ! — я щёлкнул пальцами. — Общее внимание, пожалуйста.

Сидящий ближе всех Николай ойкнул и резко вылинял, приняв вид нормального, а не упавшего в печатный станок со стикерами, подростка. Хотя это я к ним пришёл, а не они ко мне, так что по внутреннему неписанному кодексу не обязан. Это общая территория, мы стараемся придерживаться компромиссов.

Ещё трое проявились в гостиной проекциями, остальные повисли на трансляции. Практически все на связи, пропустившим расскажут, хотят они того или нет.

— Небольшое объявление в целях прекращения панических слухов. Я не совершал никаких преступлений, визит полиции связан с расследованием, в котором я выступаю свидетелем. Никто не тащит меня в тюрьму. Это понятно?

— Вы нас не бросите же, да? — это Олюшка.

Девочка толстая, некрасивая, откровенно глуповатая, избыточно развитая для своего возраста — увы, не умом. Но такая искренняя, эмоциональная и позитивная, что, глядя на неё, невольно улыбаешься. Могла бы стать жертвой буллинга, но не у нас. «Мы странные, но клёвые» — все, без исключения. У нас все шипы — наружу. И не спрашивайте, как мне этого удалось добиться. Лестью, шантажом, угрозами, манипуляциями и давлением. И честными разговорами — иногда это действительно помогает.

— Нет, Олюшка, не брошу. Вы обречены на меня до совершеннолетия, терпите.

— Тондоныч! — девочка вскочила, прижалась ко мне пухлыми телесами и облегченно захихикала.

Я машинально погладил её по голове и огляделся — присутствующие тут виртуально или физически воспитанники смотрели на меня с надеждой, но и с опаской. То, что на мое место город поставит какого-нибудь муниципального засранца, — главная страшилка все семь лет моего директорства, начиная с дебюта в качестве «и.о.». Это немного льстит, хотя причина вовсе не в моих выдающихся педагогических качествах (которых нет), а в страхе быть «снова брошенными», обычном для детдомовцев. Кроме того, при прошлой администрации меня несколько раз пытались «свергнуть», упирая на отсутствие педагогического образования и пытаясь обвинить то в финансовых злоупотреблениях, то в нарушениях этического кодекса педагога (публичное, при детях, вышвыривание за дверь чиновника минобра, сопровождаемое недопустимой лексикой). Спасло только заступничество «Кобольд Системс», которая тогда выступала главным спонсором-попечителем заведения.

Каждый раз «на замену» присылали таких удивительных говноедов, что даже меня оторопь брала, не то, что воспитанников. Так что мрачные ожидания понятны.

— И да, тренировка сегодня по расписанию, — добавил я веско.

Это заявление парадоксально развеяло опасения, лица просветлели даже у тех, что являлся на занятия нехотя, ленясь и избегая физической нагрузки. Стабильность важнее комфорта.

— Пойдем, Мих, проверим, как там наши подопечные.

Может, это и не педагогично — таскать ребенка к ушибкам, но они его любят. Насколько могут. А он, хотя и напрягается от их странностей, но лучше меня с ними ладит. Он добрый. Иногда это важнее.

— Здравствуй, Дима. Как ты сегодня?

— Драсть.

Сидит, смотрит мимо. Видит Миху — и расплывается в улыбке.

— Миша! Пришёл!

— Привет! — говорит смущённый Миха.

Ему немного неловко, что взрослый парень — Диме семнадцать — ведёт себя, как его ровесник. Это нарушает чувство детской возрастной иерархии.

— Повирим? — спрашивает Дима, глядя на него с надеждой.

— Пап, можно?

— Конечно. Я пока остальных обойду.

Миха запрыгнул к Диме на кровать, поджал под себя ноги и жестом создал какую-то невидимую мне проекцию. Парень тихо засмеялся, что для унылых и депрессивных, погруженных в себя ушибков — вообще нонсенс.

Миха молодец. И Дима, в общем, тоже. Они все ничего ребята, просто им не повезло. Многим не повезло.

Мне тоже.

— Рита? Можно?

Осторожно заглядываю, не получив ответа на стук. Но она никогда не отвечает.

— Заходите. Только я смотреть на вас не буду, ладно?

— Как хочешь. Я просто проведать.

— Садитесь тут.

Она лежит, повернувшись лицом к стене, поджав к груди колени. Хлопает ладонью сзади себя.

Осторожно присаживаюсь, она прижимается ко мне спиной. Ей пятнадцать, очень худая брюнетка с остро выпирающими позвонками. Узкое правильное лицо с прямым тонким носом, а её глаз я никогда не видел.

— Ты ела сегодня?

— Да. Тётя Тоня приносила оладушки.