Никита стоял возле подъезда в компании рыжеволосой подруги, облаченной в пестрое одеяние, которое смахивало то ли на кимоно, то ли на распашонку. Юля подъехала к дому. Брошенный Светкой взгляд мог бы испепелить кого угодно, но она, закаленная борьбой с многочисленными конкурентками, и бровью не повела. Никита чмокнул пассию в щечку и поспешил к машине. Светка побрела в дом.

— Привет! — обрадованно произнес Никита и полез с поцелуями.

Но Юля отстранилась.

— Твоя ненаглядная сейчас в окно смотрит, а ты с телячьими нежностями!

И без перехода спросила:

— Ирину предупредил?

Никита мигом стал серьезным.

— Предупредил! Ждет нас.

И, садясь в машину, вздохнул:

— Честно говоря, не знаю, как она эту беду переживет?

Они выехали со двора. Машин поутру было много, и Юля сосредоточилась на дороге. Никита с подавленным видом молчал, наверно, думал о неприятностях, которые градом сыпались в последнее время.

Наконец заговорил:

— Скажи на милость, зачем понадобилось подбрасывать на место крушения липовые обломки, пресс-конференцию созывать да еще мутного типа якобы из министерства приглашать? Про катастрофу никто ничего не знал, даже местные словом не обмолвились. Единственным свидетелем оказался Макс, который тут же пропал. И потом, ты видела запись? Похоже это на крушение самолета?

— Ни капли! — твердо ответила Юля. — Больше смахивало на аварийную посадку.

— Вот! — глаза у Никиты полыхнули торжеством. — Если б эта зараза рухнула да еще взорвалась, грохот и на трассе, и в райцентре услышали бы, не то что в Миролюбове или в Каменном Броде. А толчок? Что, никого на постели не подкинуло, люстры не тряслись, стекла не дребезжали? Вон уголь на карьере взорвут, и то стул подо мною едет!

— Так, может, подумали, что опять на карьере взрывают, и не обратили внимания? — робко заметила Юля.

— Вот еще! — отмахнулся Никита. — Ты в своем уме? Кто ночью на карьере будет взрывать? А зарево от пожара куда делось? По уму, полтайги должно выгореть, а там ничего подобного! Небольшой лесоповал от воздушной волны, десяток опаленных сосен, снесенная вышка да длиннющая борозда. Бетон будто вспороли перфоратором. Да там через полчаса масса народа должна была сбежаться, чтобы поглазеть! Но никто не сбежался, и вообще — несколько дней абсолютная тишина, отсутствие связи по всей округе, а затем — пафосная пресс-конференция, на которой нам мастерски навесили лапшу на уши. Зачем?

— Журналисты могли узнать о катастрофе и растрезвонить на весь свет.

— Откуда, если ее не было? Это мы знаем, что там ухнуло нечто иное, нежели обычный «Ан». И то лишь благодаря Максу. Если б кто-то еще узнал, газеты и телевидение верещали бы на все голоса. Неделя прошла, можно было вообще ничего не сообщать. Однако нам подсунули жирную утку. На фига этот головняк?

Юля настолько глубоко ушла в себя, задумавшись над его вопросом, что умудрилась проскочить на желтый свет под неодобрительные гудки водителей.

— Непонятно! Совсем! — призналась она наконец. — Нецелевое разбазаривание левой информации. Или показуха эта не только для прессы?

Никита застыл на несколько секунд, а затем радостно улыбнулся.

— Ты права! Показуху устроили не только для нас. Узнать бы для кого еще?

Но развить эту тему не удалось. Они забрали Ирину, а при ней обсуждать катастрофу сочли неприличным. Мать Максима, неестественно выпрямившись, сидела на заднем сиденье. Всю дорогу до Миролюбова она молчала, лишь на лице росли и становились ярче два пунцовых пятна. Она с такой силой стиснула ручку сумки, стоявшей у нее на коленях, что побелели костяшки пальцев.

Юля изредка бросала на нее взгляд в зеркало заднего вида, и сердце ее сжималось от жалости. Лихорадочный румянец, бледные губы, опухшие от слез глаза, напряженная поза — Ирина держалась из последних сил. И они ничем, абсолютно ничем не могли ей помочь! Слова сочувствия казались мелкими и ничтожными. И есть ли такие слова на свете, которые способны утешить мать, потерявшую единственного сына?

Глафира словно не уходила в дом с той поры, как они покинули Миролюбово. Встретила у ворот, бросилась к Ирине, обняла за плечи и повела в избу.

Стараясь не привлекать внимания женщин, обезумевших от горя, Юля и Никита с трудом, но развели створки ворот, загнали машину во двор и прямиком направились к озеру. На берегу остановились у кромки воды и огляделись. По траве и песку носились серые трясогузки, пару раз крякнула на гнезде утка, тихо шуршали камыши, трещали крыльями над головой стрекозы, волны лениво плескалась возле деревянных свай. Где-то в деревне замычала корова и тут же смолкла, словно испугалась. Казалось, жизнь вокруг замерла, прикинувшись спящей или мертвой. И тишина стояла такая, что они услышали сигнал электрички, промчавшейся километрах в десяти от Миролюбова.

Никита мечтательно вздохнул, неожиданно обнял Юлю и продекламировал:

Паровозный гудок,

журавлиные трубы,

и зубов холодок

сквозь раскрытые губы.

До свиданья, прости,

отпусти, не неволь же!

Разойдутся пути

и не встретятся больше…

Юля дернула плечом, освобождаясь:

— С чего вдруг на лирику потянуло?

— Это Евтушенко, — грустно поведал Никита. — Ранние стихи…

И взял ее за руку.

— Пошли? Вон над лесом двуглавая сопка едва виднеется! Под ней как раз эта ИТК!

Юля кивнула. Действительно, чего ждать? Место крушения загадочного объекта им известно, но до него еще нужно добраться. Живыми и невредимыми! Она вновь вспомнила Максима, и словно повеяло ледяным ветром, а день — ясный, солнечный — посмурнел, как в осеннюю непогоду. Желание разведать тайну показалось вдруг крайне легкомысленным, а в голову закралась трусливая мыслишка оставить все как есть и бежать отсюда куда глаза глядят, забиться в щель и ни в коем случае не лезть на рожон. Никогда! Но стыд пересилил доводы рассудка. Она добровольно подписалась на это безумство. Отступать было поздно, кроме того, Юля боялась увидеть презрение в глазах Никиты. Как бы она ни хорохорилась, как бы ни изображала сталь и кремень, но только его присутствие позволяло ей ощущать себя сильной и уверенной. Поэтому она решительно сделала первый шаг, а дальше покатилось как бы само собой.

Лес вновь заиграл разными оттенками зелени, от нежной — берез — до малахита сосновых лап. Под уходящими в небо стволами было не менее жарко, чем на берегу озера. Солнце только-только перевалило зенит, и деревья почти не отбрасывали тени. Яркие блики прыгали по молодой листве, влажным после утренней росы травам, слепили так, что не спасали темные стекла очков. Пряно пахло смолой, остро — муравьиным спиртом и резко — молодым папоротником. Среди густой травы мелькали белые куртины ветрениц, желтые и розовые — примул, синие — медуниц. Небольшой распадок затянули кусты лесного пиона — «марьиных кореньев». Огромные алые цветы — влажные, тяжелые — уже распустились, а у шиповника пока лишь набухли бутоны. Раскроются они к середине июня, когда лето окончательно вступит в свои права.