«Твой перепуганный взор для них – маяк в вечной ночи. Твой страх и трепет призывают их из бездны, и они выползают наружу, цепляясь за ее края когтистыми лапами. Приближаются, подступая все ближе. Смотрят на тебя, ухмыляются кровожадно. Слюна капает с острых клыков, глаза горят неутолимой жаждой. Броситься и утащить за собой, забрать туда, откуда нет возврата, – вот что им нужно. Еще немного – и ты не успеешь отвести взгляд…»

Хватит пугать себя! Что за детский сад! Я моргнул и откинулся на подушку. Надо попытаться снова заснуть. Спать и спать, пока не наступит утро, – брать пример с Тамары, которая сладко похрапывает на своей койке в метре от меня.

«Ххх-пфф, ххх-пфф», – слышится с ее стороны.

Мирно, бесперебойно, словно машина работает. Верхние полки, наверное, пусты: оттуда никаких звуков не доносится. Я закрыл глаза, пытаясь заснуть, но теперь, когда начал прислушиваться к Тамариному сопению, оно стало раздражать. Странное дело, минуту назад и внимания не обращал, а сейчас будто ничего в мире не существует, кроме назойливого «ххх-пфф». Как уснешь под эту музыку?

Толкнуть Тамару вбок? Может, повернется на бок и перестанет. Или лучше встать и выйти в коридор, прогуляться до туалета. А к тому моменту, как вернусь, возможно, она прекратит храпеть.

Так и сделаю. Я сбросил простыню и собрался встать, но тут же замер на месте.

В коридоре кто-то был. Даже не услышав, я каждой своей клеткой почувствовал чужое, чуждое присутствие. Осторожно, старясь не производить ни единого звука, лег обратно и натянул простыню до подбородка.

«Чудовище все-таки пробралось в вагон!» – подумал я, не успев приказать себе успокоиться. Подумал – и принялся убеждать себя, что это глупости, снова мое больное воображение.

Только ничего не получалось, и сердце снова набатом загрохотало в груди. Нет, это не казалось глупостью: я готов поклясться – что-то надвигалось, наползало на меня.

Неожиданно Тамара резко, как пылесос, втянула в себя воздух. Ее «ххх-пфф» оборвалось, она почмокала губами и повернулась на бок, как я и хотел. Полка под ее немалым весом застонала.

Теперь в купе воцарилась тишина, и все, что творилось в коридоре, стало слышно отчетливее. Сомнений не оставалось: там, снаружи, кто-то бродил. Раньше это было просто ощущение, но сейчас я собственными ушами слышал тихие, но при этом тяжелые шаги.

Мне стало так страшно, что каждый волосок на теле поднялся над кожей, словно высокочувствительная антенна, и всеми этим антеннами я ощущал, как нечто враждебное приближается к нашей двери.

Она ведь заперта? Пожалуйста, пусть будет заперта!

А если нет?

Тогда нужно срочно ее запереть. Проверить и запереть, пока это «нечто» еще далеко!

Беда в том, что я никак не мог заставить себя встать. Словно прилип спиной к полке, вжался в матрас. Тело окаменело от страха, и пошевелиться было невозможно.

Стучали колеса. Тамара пробормотала что-то во сне. Я лежал, обливаясь холодным потом, продолжая пялиться в темноту и прислушиваться к поступи в коридоре.

Через какое-то время я понял, что это не просто шаги. Была определенная последовательность звуков: существо (человеческое или нет?) шагало, потом замирало на мгновение. А после иногда сразу делало следующий шаг, а иногда слышался легкий скрежет отодвигаемой двери. Затем снова тишина, дверь возвращалась на место, а ночной посетитель двигался дальше.

Получается, он обходит вагон, осматривает одно купе за другим. Время от времени заглядывает внутрь – зачем? Наверное, если дверь заперта, это означает, что люди внутри мирно спят, так что он проходит мимо. Если же дверь оказывается открытой, визитер заглядывает внутрь: хочет убедиться, что все пассажиры на местах. Выискивает, кто из них не спит, чтобы… Чтобы заставить заснуть?

Потому что во всем должен быть порядок – так он сказал мне вчера. Я не знал, откуда мне это известно, но теперь был уверен, что по коридору бродит проводник. Вспомнился его облик – совершенно обычный, но вместе с тем неуловимо угрожающий, мрачный. В голове зазвучал гудящий голос, воскрешающий в памяти мысли о холодном северном ветре, что завывает за окном студеными ночами.

Проводник, который ходит ночью по вагону, будто вожатый в лагере, проверяющий, все ли ребятишки лежат в своих кроватях, – разве это не абсурд? Разве не полагается проводникам, как всем остальным людям, спокойно спать, пока нет остановки?

Любой пассажир имеет право хоть до утра проторчать в коридоре – проводнику не должно быть до этого дела. Однажды (мы тогда с матерью ехали на юг) у девочки, которая тоже путешествовала со своей мамой, среди ночи разболелся зуб. Она рыдала так, что перебудила всех вокруг. Ее мать побежала в купе к проводнице, чтобы спросить, когда будет ближайшая станция, можно ли выйти и купить таблетки, и еле достучалась, потому что проводница дрыхла без задних ног.

Шаги приближались. Если я собираюсь проверить, заперта ли дверь, и запереть ее, то это нужно сделать немедленно, другого шанса не будет.

«Но проводник может услышать возню с замком! – панически заорал внутренний голос. – Он ведь уже совсем близко!»

Не услышит, если щелкнуть замком в тот момент, когда он открывает или закрывает другую дверь. Мысль была здравая, и это придало сил.

Я вновь откинул простыню, встал босыми ногами на коврик, который когда-то, наверное, был мягким. Теперь ворс стерся, и коврик облысел. Пробравшись к двери, я положил ладонь на замок.

Прохладный металл студил кожу. Дверь оказалась не заперта, и я возблагодарил небо за то, что мне хватило решимости встать и проверить это. Прислушавшись, я стал ждать.

Со стороны, если бы кто-то мог видеть меня, наверное, я являл собою уморительное зрелище: здоровенный лоб испугался злого дядю проводника и крадется на цыпочках, стараясь не дышать.

Но я ничего забавного в происходящем не видел и никогда в жизни не был более сосредоточен на том, что мне предстояло сделать. Слух мой обострился – возможно, еще и потому, что глаза почти ничего не видели.

Шаг – приготовиться! Звук отъезжающей двери – мой шанс. Дверь заскользила, и в тот же миг – потрясающая синхронность! – замочек защелкнулся, обещая сохранить мою тайну, уберечь меня от проводника.

«Все порядке, я смог, справился, все хорошо», – уговаривал я себя, тем же маневром отходя от двери и возвращаясь в постель. Лег на бок, лицом к стене, и замер. Закутавшись в простыню, лежал и дрожал, как щенок, выброшенный из дому в дождливую погоду.

Проводник подходил все ближе, но теперь бояться мне было нечего (а может, этого не стоило делать изначально, я сдуру навоображал себе всякой ерунды?). Он должен был убедиться, что дверь заперта, и пройти мимо.

«Убирайся! Вали отсюда!» – кричал я про себя, вкладывая в эти слова всю силу убеждения, на какую был способен. По-моему, мысли были такие громкие, что позволяли себя услышать.