Я сидел, глядел на листок со стихотворным обрубком и понимал, что мое защитное спокойствие смыло, унесло очередной волной страха и смятения.

«Писульки» были мои – в этом нет сомнений. И почерк мой, и листок вырван из моего блокнота. Очевидно, я и стих написал. Вернее, начал писать, бросив на середине. «Черкал», как сказала Тамара. Закончив, переписал то, что более-менее понравилось, на чистовик, а черновики выбросил. Я всегда именно так и делаю. Рассказы пишу на компьютере, а стихи – от руки. По-другому они у меня не выходят. Может, конечно, и так тоже не получается ничего путного, но это уже другой разговор.

Значит, вчера вечером я сидел тут и писал стихи.

Но по моим собственным воспоминаниям, ничего такого не было! А что было? Я поговорил с проводником, вернулся сюда, увидел, что солнце восходит, вместо того чтобы клониться к закату, лег на живот, уткнулся носом в подушку, чтобы больше ничего не видеть и, наверное, незаметно для себя уснул. Потом были сны, напоминающие фильм ужасов, жуткий визит проводника… Или это мне тоже приснилось?

Во всяком случае, стихов я не писал точно!

А Тамара говорит, что писал. Да что Тамара! Вот они, стихи, – строчка к строчке. Буквы и слова бодро маршируют, перешагивая через клеточки. Да и тема – как говорится, навеяло. Про поезд.

Быть может, я действительно заболел, как предположила Тамара? Отсюда и ночные кошмары, и провалы в памяти. Поэтому я не контролирую себя, не узнаю людей и вижу одних вместо других.

В это не верилось, ведь до поездки ничего такого со мной не было. Но если я здоров и дело не во мне, тогда что у нас получается?

А вот что: для Тамары вчерашний вечер с моими стихотворными потугами был, для меня же его не было. По неизвестной причине мы прожили его по-разному.

Либо – это только что пришло мне в голову! – пока какая-то часть меня ехала в купе с Тамарой, вторая металась по странному городу в образе девушки, а потом оказалась замурованной в квартире. В этом случае время, проведенное в поезде, удлиняется…

Господи, какой же бред! Какая непостижимая чушь! Временные разломы, параллельные вселенные, блуждания между мирами – всему этому место в кино!

– Спор двух французов, четыре буквы. Федь, не соображу! – сказала Тамара, вырвав меня из размышлений о том, псих я или нет.

– Пари, – машинально ответил я.

Она пожевала губами и обрадовано кивнула:

– Точно! Подходит!

Я вымученно улыбнулся, поднялся и вышел в коридор.

Вышел – и стою уже, наверное, больше двух или трех часов. Мимо время от времени проходили люди, которых я не узнавал и у которых не решался ничего спрашивать.

Проводник не показывался, и я был этому рад. Тамара пару раз выглядывала, звала меня в купе, спрашивала, чего я торчу тут как привязанный. Я упорно отнекивался и не шел, хотя сам не понимал почему: она была единственным знакомым человеком, да вдобавок относилась ко мне с теплом и заботой.

Время тянулось – или, может, мчалось? Кто ж его знает. Поезд летел, вагоны покачивались, меня влекло куда-то, и я не мог этому сопротивляться.

– Иди, Федь, пообедаем! – снова высунулась из купе Тамара. – А то с голоду помрешь.

А ведь она права, подумалось мне. Нужно сходить в вагон-ресторан. Пройдусь, проветрюсь, может, узнаю что-то. Сколько можно сторожить окно?

Невзирая на уговоры Тамары, я взял сумку с деньгами, документами и бесполезным мобильником и отправился на поиски вагона-ресторана. От возможности действовать, занять себя хоть чем-то, предпринять что-то настроение немного улучшилось.

Но вмиг опустилось на прежний уровень, потому что в дверях вагона, стоило мне приблизиться к ним, возник проводник. Лицо его было неподвижным и странно плоским, нос и губы казались нарисованными на белом холсте.

Преградив выход, проводник впился в меня безжизненным взглядом, от которого желудок перекувырнулся, а сердце подскочило к горлу. Слишком свежо было воспоминание о минувшей ночи… Даже если все случившееся – не более чем сон, химера.

Проводник ничего не говорил, и мне пришло в голову, что, стоя так, мы оба выглядим глупо. Будто два барана на узком мосту, которые не могут разойтись, потому что ни один не желает уступить другому дорогу.

– Разрешите пройти, пожалуйста, – сказал я.

Прозвучало твердо и спокойно, сам не ожидал.

Проводник разлепил губы и протрубил:

– Я ведь, кажется, говорил вам, что пассажирам надлежит находиться на местах согласно приобретенным билетам.

– Да, говорили. Но я голоден, ясно? Есть хочу! По-моему, если схожу в вагон-ресторан пообедать, это не нарушит ваш порядок!

Мой задиристый тон его не смутил, выражение лица не изменилось. Проводник продолжал стоять, не меняя позы. Я уже представил, что он сейчас схватит меня за локоть и потащит в купе, как нашкодившего мальчишку.

Вместо этого проводник, не произнеся более ни слова, посторонился и пропустил меня.

Путь был свободен.

Оказавшись в тамбуре, я некоторое время просто стоял, прижавшись спиной к стене и закрыв глаза. Грохот колес, бьющий по барабанным перепонкам, не раздражал, а успокаивал. Мы все же едем – и путь этот где-то окончится, пусть я и не был теперь уверен, что попаду туда, куда планировал.

Неожиданно вспомнился фильм, который я смотрел несколько лет назад. Ни названия не помню, ни концовки, ни актеров. В памяти осталась сюжетная завязка. На земле случился Апокалипсис, почти все население вымерло (а может, превратилось в зомби?). Горстка выживших находится в поезде, и поезд этот бесконечно курсирует по городам и весям – едет туда, куда проложены пути, куда ведут рельсы.

Не это ли случилось со мной? Может, я из тех счастливчиков, которым повезло выжить и теперь мое дальнейшее существование связано с поездом? Бог его знает, как я проспал конец света, но, возможно, такова реакция мозга. Я мог увидеть что-то настолько ужасное, что держать это в памяти опасно для жизни, и сознание взамен услужливо подсунуло мне удобоваримую картинку: вот я ссорюсь с матерью, выхожу из дому, сажусь в поезд, он трогается с места, и я мчусь в свое новое будущее…

Не являлись ли мои сны, больше похожие на видения, отголосками того кошмара? Или не отголосками, а осколками, частями произошедшего в реальности? Возможно ли, что так и выглядят сейчас города: бесцветные, глухие стены без окон, безлюдные улицы, черные вихри, пожирающие последних выживших…

«Проводник сейчас выглянет, увидит, как ты стоишь тут, прилепившись к стене. Ему это не понравится, и он…»

Мысль придала ускорения. Я открыл глаза и торопливо подошел к двери следующего вагона. Открывая ее, я не удержался и оглянулся.

Дверь моего вагона оказалась открытой. Проводник стоял в проеме и смотрел на меня. По тонким губам змеилась хищная улыбка. Фигура была темной, почти непроницаемой, лицо же светилось молочной белизной, и казалось, будто оно висит в воздухе отдельно от тела.