я вот проснулся поутру, смотрю, день какой чудесный зародился, и захотелось искупаться, для зарядочки, чтобы тело и дух взбодрить.

– Вот это правильно ты придумал! – одобрительно сказал дед Семен. – может, и моего растормошишь? А то он все брязгается у брега, словно головастик, большой воды сторонится.

– Почему нет? Вместе только веселее.

– Отлично! Кирюша, поиграешь с Андреем? – Кирюша ничего не сказал, лишь слабо пожал плечами, что, видимо, означало согласие.

– Ну, все тогда, юнцы. Общайтесь, а я, пожалуй, еще кроссу дам до того берега, очень уж вода хороша сегодня. И дед Семен круто развернулся и бодро вошел в реку, и по широкой дуге махая длинными руками, со скоростью моторной лодки, поплыл прочь.

Андрейка пару секунд восхищенно смотрел ему вслед, а затем и сам скинул с себя одежду. Вода даже у берега показалось чересчур прохладной. Тем не менее без сомнений он зашел чуть поглубже, там, где сидел Кирюша, и плюхнулся в воду рядом с ним. Бледный, совсем не загорелый за лето мальчик с легким интересом посмотрел на Андрейку.

– Ну чего, Киря, какие дела?

– Какие? – тихо спросил мальчик.

– Ну, чего нового, в смысле? Интересного?

– Для меня или для тебя?

Андрейка на секунду замялся, шар внутри него медленно переворачивался, ища новую опору.

– А-а-а, неважно. Не хочешь пойти поплавать? Можно доплыть до коряги на дне, та, что на середине и посоревноваться, кто сможет на одном дыхании дотянуться до нее. У меня еще ни разу не получалось за два последних лета, может, теперь сумею, как думаешь?

Кирюша только и отвернулся от него.

– Когда-нибудь точно сможешь…

Шар снова стал смещаться в сторону. Андрейка подождал секунду в надежде, что Кирилл все же ответит на первый вопрос, но тот уже вновь запустил руку под воду, чтобы зачерпнуть немного речного песка.

– Так, может, поплывем вместе, проверим получится или нет?

– Ты плыви, а я и отсюда все вижу.

– Но тогда ты увидишь только, как я это сделаю, а сам не сможешь попробовать. Так и не узнаешь никогда.

Кирюша немного сморщил лицо и глянул куда-то в сторону, где предположительно должна была лежать на дне коряга.

– Я и так знаю, что она есть, эта коряга, и даже где находится, тем более что до нее, возможно-таки дотянуться. В остальном же нет ни интереса, ни необходимости. К тому же это всего лишь коряга, таких и на суше полно

– Ну и зануда.

– Ну, в общем да, но ведь дело то не в коряге, важно узнать, сможешь ты чего или нет.

– Важно для тебя или меня? Или для мертвяка Женьки?

Андрейка замолк. Его смутила столь грубая фраза в отношении трагически почившего. Но Кирюша был чудаком, а им такое спускалось. Шар внутри Андрейки провернулся еще в новой попытке найти ключ к сердцу странного паренька. Его ум безостановочно предлагал ему различного рода технические решения для выхода из сложившегося тупика общения. Кирилла можно обмануть, можно взять на слабо, разозлить или разжалобить, и это так или иначе сработает. Но почему-то он не хотел никаких манипуляций с чужим сознанием. Скучный и безыдейный мальчик отчего-то сейчас вызывал интерес своим специфическим мышлением, непохожим и даже противоположным «нормальному», общепринятому. Андрейка решил быть с ним честным.

– Интересно рассуждаешь, Киря, хоть и со скуки сдохнуть можно. Ну, знаешь, не мне тебя учить, дело твое. Все хотел тебе сказать… ты нормальный парень, никогда не смеялся надо мной, ну…понял? – сказал Андрейка и указал пальцем на повязку на глазу.

К удивлению Андрейки, Кирюша вдруг весьма оживился, лицо его вытянулось, глаза широко раскрылись, и на секунду в них мелькнуло что-то похожее на целеустремленность и концентрацию.

– А можно тебя попросить? Хочется посмотреть на твой глаз… вблизи. Я все издали только видел, очень уж необычный, люблю такое. Но если не хочешь, то не показывай.

Андрейка широко улыбнулся и хлопнул Кирюшу по плечу. Тот слабо улыбнулся в ответ, показав маленькие, судя по всему, несмотря на возраст, еще молочные зубки.

– Смотри, пожалуйста, жалко что ли? – и Андрейка отточенным движением откинул повязку на лоб.

И тут же улыбка сошла с его лица. А в следующую секунду мир снова стал серым и тягучим. Он вновь видел что-то потустороннее, но на этот раз все было иначе. Перед ним все также сидел карапуз Кирюша, только теперь, казалось, мальчуган был сделан из тонкого матового светлого стекла, внутри которого интуитивно угадывалась пустота. Полая стеклянная форма изнутри светилась мягким, холодным светом, рассеиваясь почти сразу за пределами стеклянной формы. Но самое необычное было в том, что вокруг лампы-Кирюши вились все те же знакомые Андрейке жирные точки, только теперь они были ярко-белыми и были похожи теперь ни на мух, а на сверчков. В отличие от агрессивных и резких темных собратьев они не пытались впиться в хрупкое тело Кирюши, а мирно кружились вокруг его свечения, завороженные зрелищем, словно моль от зажженной в ночи лампочки. Они витали в полной гармонии и согласии друг с другом и иногда даже объединялись в своеобразные хороводы, плывя вокруг Кирюшиной головы или запястий. Зрелище это было так приятно глазу, а мягкий свет так завораживал, что Андрейка подумал, что ничего более успокаивающего и располагающего он никогда не видел, и уже вряд ли когда-нибудь придется увидеть вновь. Он жадно впитывал глазами светлый образ, пытаясь закрепить в памяти увиденное, потому что внутренне чувствовал, что только этот свет может спасти его, его и весь этот злой и глупый серый мир вокруг. Что только он и может придать смысл и упорядоченность хаосу людских страстей и дарить надежду, и освещать путь, когда ты оказался во мраке дней. Казалось, что свет, исходящий из Кирюши, и был единственной однозначной вещью, опорой, на которую можно полагаться в этом обманчивом и ненадежном мире. Что только с его помощью ты можешь увидеть сквозь ржавый налет смыслов и толкований блестящую и первозданную поверхность всякого нечто, творения или концепции. Свет тот был мерой всех вещей. И это было чудесным, одновременно величественным и в то же время скромным явлением, зародившимся внутри маленького, болезненного мальчика.

Но вот секунда, еще одна – и белые точки стали пропадать одна за другой, проявляться цвета, а время уже привычно нестись с бешеной с непривычки скоростью.

– У тебя что-то заболело? – донесся до ушей Андрейки смазанный и непривычно громкий голос. Он зажмурил глаза и накинул повязку на глаз. Досчитав до десяти, он открыл глаза и осмотрелся. Мир окончательно пришел в норму, восприятие приняло привычные настройки, и он с облегчением выдохнул. На него озабоченно глядел своими синими глазами Кирюша, находившийся одновременно в смятении, граничащим с ужасом. Лицо его сморщилось и было бледнее, чем обычно.

– Все в порядке, Киря, просто голова закружилась на секунду, такое бывает иногда, врачи говорят – это нормально… – соврал Андрейка, чтобы успокоить перепуганного паренька.

– Ладно… – тихо сказал Кирюша, видимо, не поверив ему, а решив, что тот специально хотел его напугать таким глупым образом. Через секунду к Кирюше вернулась его обычная безбрежность и теперь, казалось, он потерял всякий интерес к Андрейке, как будто того и вовсе не существовало.

Андрейка же все никак не мог отойти от увиденного. Он откровенно пялился сейчас на тщедушного, словно бы даже рахитичного, мальчика и не мог поверить, что этот уродливый сосуд мог быть вместилищем чего-то столь невиданно прекрасного. Что же он думает? Как, должно быть, он по-другому видит этот мир? Невольно возникали вопросы в голове Андрейки. Кирюша казался таким чудаком, непонятным и занудным, словно квашеная капуста, не вызывал ничего, кроме кислого послевкусия. Такие люди не становились космонавтами, популярными певцами, или актерами, или богатыми предпринимателями. Они не играли на музыкальных инструментах и не умели с выражением читать стихов, да и в целом были бестолковы и не приспособлены к реальной жизни.

И теперь, кажется, Андрейка понял почему. Потому что Кирюша и подобные ему жили внутри своих светлых голов, в лабиринтах ума, по которым они совершали самые увлекательные и судьбоносные путешествия. И лишь иногда их выдергивали из высокой эфирной реальности люди вроде Андрейки со своими глупыми и ничего не значащими вопросами и предложениями – может, доплывем до той коряги? И будем знать, кто из нас лучше? Что значит обладателю такого внутреннего света познания опуститься до примитивного инстинкта соревновательного поведения. Призом, в котором выступало лишь наигранное и полностью лживое