давно ее приметил, когда она пришла на берег с большой свитой девчонок еще час назад. Компания расположились на огромных полотенцах чуть в стороне и долго не решалась войти в переполненную людьми реку, но нестерпимая жара, достигшая своего пика, не давала особого выбора.

– Привет Марья. – сказал Андрейка нейтральным тоном, вскользь глянув в ее большие улыбчивые глаза. – Ты сегодня очень красивая, – добавил он спокойным голосом и так запросто, что готовая что-то затараторить Марья осеклась на выдохе и в смущении замолкла. Целую долгую секунду ее взгляд блуждал по сторонам, лишь бы только не встретиться с его взглядом.

– Ой, спасибо… очень приятно, – наконец справилась она с собой. – Так что…

– Адрей, Адрей… пойдем игать…ты обещал, – маленький Арсений, бойкий и энергичный мальчик лет четырех, схватил его за руку и изо всех сил потащил на берег, туда, где малышня возилась в песке.

Андрейка посмотрел на Марью и пожал плечами:

– Как видишь, мне пора. Обещания нужно сдерживать, – и Андрейка, подхватив на руки визжащего от восторга карапуза, двинулся на берег.

Марья понимающе кивнула ему и чуть погодя, когда Андрейка с Арсением стали отдаляться, вслед сказала.

– Как освободишься, подплывай к нам… у нас мяч есть… надувной.

– Обязательно, – небрежно кинул Андрейка, не оборачиваясь.

Марья еще секунду смотрела ему вслед, затем тряхнула рыжей головой, прогоняя какие-то мысли. Неизвестно, какие чувства созревали внутри нее, но она поймала себя на мысли, что то и дело смотрит на берег, где в окружении довольных малышей, строит им песчаный замок Андрейка, и лицо у него доброе, спокойное и на удивление взрослое.

– И чего он там возиться с ними, интересно что ли? – спрашивала сама себя Марья.

– А? Чего? Это ты про Андрея? – ввязалась в разговор Светка, случайно услышавшая слова Марьи. Светка была лучшей подругой Марьи, симпатичная, но глуповатая девушка с развитыми не по годам вторичными половыми признаками, из-за чего всякое скудоумие ей прощалось на раз. – Ну не знаю, я тоже все смотрю на него сегодня. Что-то поменялось в нем, не знаю. Обычно он такой додик – не могу. И еще этот глаз его жуткий… но сегодня… не знаю… не знаю… Еще он с этими малышами играется, по-моему, это о-о-очень мило, – Светка не имела привычки фильтровать то, что говорила или хотя бы сдерживать себя в эмоциональности. Что на уме, то и на языке.

– Ну, вот и иди тогда целуйся с ним! – раздраженно произнесла Марья и поплыла прочь от подруги.

– Может, и надо…– задумчиво произнесла Светка, а затем, махнув рукой, и вернулась к перекидыванию меча с ребятами.

Прошло немало часов прежде чем игры в воде и неугомонные малыши наконец сумели утомить Андрейку, и он с блаженством растянулся прямо на траве, чуть подальше от основного пляжа, где не было суматохи и толкотни. Он только что вышел из реки и еще не успел обсохнуть, поэтому слабый ветерок приятно охлаждал тело. Он чувствовал приятную расслабленность в теле и мирное удовлетворение на душе.

Сняв повязку с глаза и подставив лицо солнцу, мальчик прикрыл глаза. Неудержимые солнечные лучи проникали сквозь веки и заполняли желтым светом его сознание. Это было приятно – золотистый фон перед глазами с мелькающими то тут, то там белыми звездочками, всполохами и кругами казался пространством дружелюбным и безопасным, местом, где нет места печали и страхам, где с тобой не произойдет ничего дурного. А ты волен купаться в этом свете, вдыхать его полной грудью, впитывать его взглядом и нестись через его бесконечные просторы со скоростью мысли туда, куда вздумается, не имея хоть сколько-нибудь малого груза тревог и сомнений при себе. Андрейка подумал, что быть может, человек после смерти попадает именно сюда – разумеется если он был хорошим при жизни человеком. По крайней мере, сам он был бы не против такой загробной жизни.

Только стоило ему подумать об этом, как вдруг тень накрыла его веки и желтый свет в них погас. Андрейка невольно открыл глаза. Над ним возвышалась худенькая и стройная фигура Марьи.

– Вот держи, я как-то обещала тебе, а обещания нужно сдерживать, – и она бросила ему на грудь большое выцветшее полотенце. – Не лежи мокрым, на холодной земле, а то заболеешь.

На этот раз лицо Марьи не играло обычным весельем, а было спокойным и даже чуть отрешенным, словно бы все на свете ей разом наскучило. Андрейка дружелюбно улыбнулся ей, но не спешил с ответом. Он смотрел на ее красивое лицо снизу вверх и раздумывал. Мысленно он пытался принять правильное решение.

С одной стороны, в голове его один за другим мгновенно расцветали остроумные, милые и трогательные ответы, с которых можно было начать разговор, который, словно тонкий, но крепкий мост, ляжет на периметр сближения от него к ней. С другой – до сих пор перед его глазами вставал тот кадр из видения, на котором Марья нежно целовала в щеку Ивана. И он не обманывался, будь Иван здесь, она ни за что бы не подошла к нему с этим дурацким полотенцем.

Так, как следовало ему поступить? Гордо отвергнуть ее или же принять с ясным осознанием реального положения дел? Оставаться в одиночестве, согреваясь лишь чувством самоуважения или отдаться порыву и стать номером вторым, запасным аэродромом? Конечно, вновь приобретенная уверенность в себе не желала смиряться с подлостью и добровольно идти на самообман ради какой-то девчонки. Но чем дольше он смотрел на Марью из-под залитых солнечным светом век, завернутую в одеяло, с растрепанными мокрыми волосами и посиневшим от долгого купания носом, тем все яснее понимал, что на самом деле никакого противоречия в выборе решения, на самом деле, нет. Он будет проигрывать ей и своей гордости столько раз, сколько сможет вынести его душа. Расчет, здравый смысл тут не играл роли, все потому, что без этого самого, без нее, без живого, радостного лица, без каждой ее веснушки, незачем было бы существовать вовсе. И потому он, да и все другие несчастные на белом свете, будут верить, обманываться, снова надеяться и снова обманываться, воздевать руки навстречу красивым лицам и ласковым словам, обрекать себя на гибель с улыбкой на устах. Без оглядки, без сожалений – потому что таков порядок, таков ход жизни.

– Я уже говорил, какая ты красивая сегодня?

***

Андрейка, не спеша, вальяжно расправив плечи, на которые легко ложились теплые лучи заходящего солнца, шел по ухабистой пыльной деревенской дороге и широко улыбался. Такое выражение лица было столь непривычным для него, что казалось ему даже неприличным. Разве может порядочный человек так явно демонстрировать хорошее настроение посторонним людям? Того и гляди подбежит к тебе местный мужик, схватит за ворот и спросит: Чего, мол, ты лыбу давишь? Лучше других живется? А с какой стати? Кто разрешил? – и отведет тебя к участковому для выяснений обстоятельств. А тебе и крыть нечем – просто день хороший выдался, и жить хорошо, и жизнь хороша. А он головой покачает, вроде понял все и отпустит вон, с мыслью вроде – иди, дурак, веселись, беда твоя за углом тебя ждет. Обычно от таких мыслей у Андрейки холодело все внутри, и он смиренно опускал голову и больше не улыбался, чтобы не навлечь беду. Но сегодня от этой смешной, в сущности, мысли он стал улыбаться только шире.

А в следующую секунду и вовсе вышвырнул ее из головы, потому что было думать о чем-то другом. Например, о том, как всего один волевой рывок может изменить твою жизнь и воплотить все то, о чем еще вчера ты мог лишь робко мечтать. И еще о том, как он целовался сегодня первый раз в жизни. Перед глазами невольно пробежали те волнующие секунды, прямо как в каком-нибудь голливудском кино. Теплое прикосновение губ, сначала легкое, щекочущее, а затем все более смелое и потом уже совсем взрослое, с языком. Андрейка тряхнул головой.

Эх, Светка, Светка! Какой должно быть потаскухой тебе суждено вырасти. Он не без удовольствия вспомнил все ее выпуклости, проступающие, очевидно, через нарочно обтягивающую одежду. Вспомнил запах недорогого шампуня от длинных светлых волос, спадающих с плеч и без конца лезущих ему в рот. И, конечно, необычайный жар, который исходил от всех открытых участков ее тела. Отчего-то этот жар запомнился лучше остального. Необычайно интенсивное тепло, исходившее от девицы, казалось, и было тем, что называется духом юности. Во всяком случае, его физическим проявлением. Эта энергия разжигала потаенные до сих пор чувства мальчика на раз, покрывая рассудок вуалью дурмана и заставляя тело