– Да уж.

– Полагаю, он был настолько от природы эгоистичен, что постоянно говорил бестактности, сам того не желая. И возвращаясь к экономике: он часто повторял, что стране нет никакой пользы от правительственных расходов и что корень всех бед – прямое налогообложение. Это все равно что забирать воду из реки, не дав ей сначала вертеть колеса мельницы ниже по течению. По-моему, теория неверная. Впрочем, ей восемь десятков лет – я нашла ее в «Истории Европы» Элисона.

Фенби, не читавший этой длинной и мудреной книги, и не пытался спорить.

– Я могу понять, – сказал он, – ваше с ним несогласие с позиции, так сказать, умеренно левых взглядов, но при чем тут антивоенные убеждения?

– Мистер Каргейт был за перевооружение.

– Ничего удивительного, исходя из того, что вы рассказали, ведь это подразумевает правительственные расходы. Между прочим, перевооружение вовсе не означает войну.

– Да что вы? Позвольте заметить: ничто не заставит меня голосовать за новую войну. Война – это просто узаконенное убийство.

– Очень многие люди сейчас считают так же, а другие полагают, что таким путем вы добьетесь противоположного результата. Можно приводить множество аргументов в поддержку обеих точек зрения – по крайней мере, много приводится, – но, возвращаясь к разговору: почему же он был за перевооружение?

– Он говорил, что это совершенно бесполезное занятие, а значит, ценное. – Джоан Нокс Форстер покачала головой. – Никак не пойму. Он ведь не был сумасшедшим?

– Впервые слышу такое предположение; а поскольку я с ним не встречался, то вопрос не ко мне.

– Ужасное дело, Рейкс, думаю, вам и вспоминать-то неприятно.

– Совершенно ужасное, сэр. Вы наверняка слышали, что я не мог заставить себя прикоснуться к телу…

– Да, что-то такое слышал. Вы долго работали на мистера Каргейта, правда?

– Да, и, несмотря на его маленькие фокусы и забавные привычки, я относился к нему с большим уважением. Он как бы говорил: «Соглашайся или проваливай», – так что всегда было понятно, что к чему. Главное, знать, как с ним управляться.

– И вы знали?

– Осмелюсь полагать, сэр, что да. – В голосе пожилого дворецкого звучала тихая уверенность – и ни следа заносчивости. – Наверное, – неожиданно добавил Рейкс, – это больное сердце делало его таким забавным.

– Забавным? – повторил Фенби.

– Видите ли, сэр, человек, сознающий, что может умереть в любую минуту, начинает иначе смотреть на вещи. Когда видишь, как люди кипятятся и заводятся из-за мелочей, в то время как есть только одна настоящая причина для беспокойства, то начинаешь их презирать, не слишком тревожась, что задеваешь их чувства. И даже начнешь подкидывать им поводы задумываться. По-моему, он этим и занимался, а люди называли его бестактным и жестоким, и черствым, и говорили, что он должен делать то и не делать другое. Возьмите хотя бы местных деревенских. Они тупые и не понимали его, а уж настырный викарий постоянно лез на рожон. И мисс Нокс Форстер – она тоже его не понимала; она придерживалась своих взглядов, а он, просто чтобы вывести ее из себя, высказывал противоположную точку зрения – и они принимались спорить о политике и прочем, а она и не видела, что он просто дразнится.

– То есть вы считаете, что он не всегда говорил что думает?

– Он? Нет. В действительности это ведь мужество – продолжать заниматься своими хобби: делать деньги, собирать марки, как мальчишка, и прочее. Хотя его фокусы было трудно выносить – если не знать, как их воспринимать.

– Какого рода фокусы? Вы о том, как он себя вел вообще, или имеете в виду что-то конкретное?

– У мистера Каргейта была любимая игра: порой ему нравилось делать вид, что кто-то пытается у него что-то украсть. Когда такое накатывало, он начинал цепляться к любому, кто окажется поблизости, и устраивал настоящий скандал. Полагаю, порой его заносило. Сам-то я заранее чувствовал, когда такое приближалось, и принимал меры, но тем, кто не знал о его привычках, приходилось туго, потому что он все разыгрывал тонко. Например, прятал вещи в такие места, где не станешь искать, а доказать, что это его рук дело, было очень непросто. И в прошлый четверг, который вас интересует, на него как раз накатило. Я видел, что начинается.

– О! – поразился Фенби. – И каковы же были признаки?

– Сразу после завтрака мистер Каргейт вызвал меня и велел почистить табакерку. Табакерка золотая, и чистить ее не требовалось. Он заметил мой удивленный взгляд и сказал, что нужно вычистить изнутри – а это, извините за выражение, полная ерунда. Тем не менее я взял табакерку как ни в чем не бывало; и тут замечаю, что изумруд на крышке плохо держится, и говорю себе: «Альфред, дружище, кого-то обвинят в краже этого камешка, хотя и не тебя. А если вдруг все же тебя, то будь готов доказать, что не виноват». И когда я принес табакерку обратно, то поставил ее на стол у его левой руки – чтобы и он сам, и мисс Нокс Форстер вещицу ясно видели. Честно говоря, я эту табакерку буквально под нос им сунул; и еще я понял, что с этого момента и до конца дня не должен оставаться в библиотеке один.

– У левой руки? – Фенби заглянул в свои записи.

– Да. Давайте покажу. – Рейкс провел Фенби от столовой до библиотеки и вежливо пропустил вперед. – Вот сюда.

– Ясно. – Фенби сделал пометку. – Продолжайте.

– В следующий раз я зашел в комнату, когда провожал викария. Когда он появился, мисс Нокс Форстер вышла. Тогда я отправился заниматься своими обязанностями – чистить серебро и накрывать стол к обеду.

– Вы все еще занимались этим, когда викарий ушел?

– Я был в столовой, а мистер Каргейт вызвал меня и очень строго отчитал за часы. Получилось неудачно: дверь библиотеки осталась открытой, когда они вышли, и я не мог бы доказать, что не заходил в комнату; а по лицу мистера Каргейта я видел, что угадал: на него накатило.

Однако мне повезло, что в холле была мисс Нокс Форстер. Я немного поговорил с ней по поводу часов. Я бы и дольше с ней оставался, но она, похоже, не была настроена продолжать разговор. Она поправляла букеты роз. Очень ароматные розы, правда, сэр? Называются «Этуаль де Олланд».

– Продолжайте. – Фенби не дал себя отвлечь садоводческими подробностями.

– Да, сэр. Мне оставалось только укрыться в столовой, чтобы мисс Форстер могла подтвердить, что я не выходил. На деле, когда я все-таки вышел – как раз вернулся мистер Каргейт, – оказалось, что она в гостиной, так что алиби немного подкачало. Разумеется, все это не важно, потому что он не собирался заявлять, будто я украл изумруд. Впрочем, в то время я еще не знал, насколько это не важно, потому беспокоился. Особенно в свете того, что случилось позже.

– Погодите… Вот что: я не помню, говорила ли мисс Нокс Форстер – выходила она до того или после. Вы слышали ее?

– Нет, сэр. По крайней мере, она не проходила мимо двери столовой, пока я был там. Видеть я ее не мог, но полагаю, что услышал бы.