– Что именно он сказал?

– Что я заходил в комнату между полуднем, когда он вышел в сад, и концом обеда. И добавил, что в комнате воняет – прошу прощения, сэр, он использовал именно это выражение, – и табакерку опять двигали.

– А он упомянул, чем воняет?

– Нет, сэр. И я не спрашивал. И не стал уточнять, как именно я якобы передвинул табакерку. Боюсь, сэр, я немедленно отверг обвинения и добавил, что могу доказать, что в комнату не заходил. Мистер Каргейт, разумеется, спросил, как я это докажу, а я рассказал – вкратце – о том, что я уже говорил вам о своих действиях. Как видите, все произошло примерно как я и ожидал, так что я с готовностью все ему выложил – теперь вот и вам. К сожалению, реакция мистера Каргейта была весьма, весьма прискорбной. Он решил, что причиной всему – его скверный характер… да, пожалуй, так оно и есть, – эта идея как будто только что пришла в голову Рейксу, – и очень сильно обиделся. Назвал меня подозрительным, лицемерным варваром и по-всякому еще – мне не хотелось бы повторять – и заявил, что не станет держать у себя на службе человека, который видит его так, как, судя по моим действиям, вижу я, что у него не осталось ни одного честного преданного друга на земле. А потом началось такое, чего не было за всю мою долгую службу. Он заплакал.

– Наверное, от жалости к себе? – предположил Фенби.

– Наверное, так. Видеть, как джентльмен, к которому, несмотря на все его недостатки, я испытывал серьезное уважение, ведет себя подобным образом… Тяжело. Разумеется, в конце концов он заявил, что подобных людей рядом с собой не потерпит, и меня уволил. Это уже другое дело, это по-мужски. Увы, даже это он сделал в печали, сказав, что теряет единственного честного спутника. Учитывая, с какой легкостью он разбрасывался обвинениями в прошлом, я попытался простить его.

– Хотя он вас уволил?

– Ерунда, мистер Каргейт уже несколько раз такое проделывал, и мы оба не придавали этому значения. Вопрос был в том, подам ли я уведомление об уходе. Я все еще сосредоточенно думал, когда хозяин отправился в Лондон, и я уже почти решил, – голос Рейкса дрогнул, – что вряд ли смогу жить по-прежнему, когда пришло известие, что он мертв. И я почувствовал, что каким-то образом предал его и ничего уже не изменить. Именно поэтому я не мог собраться, чтобы помочь внести его в дом.

– Понятно.

Фенби предстояло еще сравнить показания Рейкса с рассказом мисс Нокс Форстер, побеседовать с миссис Перриман, садовником и викарием. Так что на данную минуту разговор с Рейксом был завершен.

Инспектор Фенби давно заметил, что больше всего времени уходит на проверку тех версий, которые в результате заводят в тупик. Он постоянно ожидал такого подвоха и старался не попадать в подобные ситуации. Но разве угадаешь? Ловушки возникают на каждом шагу. И прекрасным примером тому служили действия главных, казалось бы, лиц в четверг 12 июля.

Мистер Блэйтон аккуратно разложил все по полочкам.

– Милорд и господа присяжные, мы подходим к длинному периоду того дня, о котором я уже упоминал. Вы помните – я сказал, что он длился от 12.00 до 13.45, но есть в нем и важное исключение. Это исключение, говоря обобщенно, связано с тем, что почти два часа никто не заходил в библиотеку. В самом деле, с полудня до того момента, как Рейкс ударил в обеденный гонг, невозможно было войти в дом незаметно для самого мистера Каргейта и мисс Нокс Форстер; а мистер Каргейт, как вы услышите, в тот день находился в очень подозрительном расположении духа.

Примерно с полудня до часа все слуги обедали на своей половине. Вы услышите непоколебимые свидетельства миссис Перриман, кухарки, и Долли Джонс, служанки, что в то время они находились вместе. Так что этот период можно почти – почти – не брать в рассмотрение. Далее, с часа до часа сорока пяти были предприняты – по настоянию Рейкса – необычайные меры предосторожности, и в результате дверь библиотеки оставалась заперта с того момента, как мистер Каргейт сел обедать, и почти до момента, как обед закончился, – причем ключ, вне всяких сомнений, находился в кармане миссис Перриман. Нет и свидетельств проникновения через окно. В самом деле, такое было бы сложно осуществить, не оставив следов на стекле, раме, подоконнике и на клумбе – не той, где произрастают малиновые розы, а на более узкой, у боковой стены дома; тщательнейший осмотр ничего не дал.

Естественно предположить, что весь этот период можно исключить из рассмотрения – благодаря сомнениям Рейкса и его предосторожностям. Но, господа присяжные, когда вы услышите историю целиком, вы, я уверен, прозорливо решите не торопиться, и будете правы. Потому что на этот период приходятся два момента – буквально по нескольку секунд каждый, – когда в библиотеку могли войти. Первый момент начинается, когда мистер Каргейт и мисс Нокс Форстер вышли из сада, а заканчивается даже не в тот момент, когда они сели за обеденный стол, а тогда, когда миссис Перриман повернула ключ в двери библиотеки. А еще есть разрыв после того, как дверь библиотеки была отперта, и до того, как мистер Каргейт действительно вышел из столовой, поскольку миссис Перриман нужно было вернуться в свою часть дома до того, как мистер Каргейт допьет кофе, а значит, ей требовалось знать, когда наступит этот момент.

И мне предстоит доказать, что один из этих моментов имеет большое значение, а именно – несколько минут, пока мистер Каргейт…

Инспектору Фенби добираться до этого момента пришлось гораздо дольше. Поначалу он не проявил той прозорливости, которую Блэйтон приписывал присяжным – приписывал велеречиво и, возможно, неразумно, поскольку вызвал раздражение у старшины. Когда миссис Перриман и Долли Джонс полностью подтвердили слова Рейкса, инспектор решил, что интервал в час и три четверти можно не рассматривать, и пошел повидать Харди Холла, садовника.

Тут вышла небольшая заминка – наконец приехал Лей. Фенби был в саду, когда машина юриста остановилась у парадного входа. Лей не забыл, что они как бы никогда не встречались прежде: юрист поинтересовался, кто такой Фенби, и энергичным шагом направился к нему.

– Проводите расследование для коронера? Прекрасно, прекрасно. Конечно, тут и расследовать-то особенно нечего, но вреда не будет. – Как все любители, Лей нещадно переигрывал. Он торопливо постарался прикрыть неловкость, предложив любую необходимую помощь, но, сочтя свое поведение предательским по отношению к обитателям усадьбы, решил сделать комплимент Харди Холлу по поводу роз.

– Цветы просто замечательные! В самом деле. Попробую и я у себя вырастить. Мне нравятся полумахровые, со свободными лепестками… Это «Китченер Хартумский»? Запомню. Великолепное повторное цветение. Хотя аромат не очень сильный. – Лей тараторил, совершенно сбив течение мыслей Фенби.

Харди Холл наградил юриста пренебрежительным взглядом в спину.

– У таких розы не вырастут, – проворчал он. – Человек должен разбираться и терпение иметь. Повторное цветение ему!.. Сейчас июль, а повторного цветения не будет до сентября! Да в этом году здесь вообще ни одной розы не срезали.

Фенби приподнял брови и обратился к теме осиного гнезда, которая, ввиду немногословности Харди, быстро иссякла. И уже вскоре инспектор, появившись в доме викария, созерцал его лысину и большие голубые глаза. Что-то есть привлекательное в преподобном мистере Йокельтоне, решил инспектор. По крайней мере, было бы, не старайся викарий так произвести впечатление. И, пожалуй, зря он старается преподнести себя человеком широких взглядов, способным не только приглядывать за собраниями матерей, но и направлять и вести людей и дела. Стало ясно, что имел в виду Рейкс, называя викария «настырным». Фенби начал задавать вопросы и получил больше информации о душевном состоянии викария, чем о произошедших событиях, ведь Йокельтон пытался облегчить свою совесть, отягощенную неправедной радостью от того, что Каргейт отныне не сквайр Скотни-Энда.