— спросил он и, вдруг просияв, добавил: — Да и зачем искать кого-то? Пусть поедет Рубен, от него всё равно нет никакого проку!

— Я подумаю, — медленно кивнув, ответила Юлианна и неожиданно спросила: — Может быть, послать Нерзеса в Константинополь?

— Зачем, госпожа?..

— Такие, как ты, не спрашивают зачем, раб, — кривя тонкие губы, произнесла дама. — Безмерная честь для сына столь презренного червя оказаться при дворе базилевса. Неужели ты не хочешь видеть своего первенца придворным?

Трактирщик, казалось, сжался.

— Я не предам тебя, госпожа, — прошептал он, становясь на колени. — Не бойся. Вернее меня слуги у тебя не будет. Поверь мне и не посылай Нерзеса в Константинополь! Возьми Рубена!..

Он хотел добавить «в заложники», ведь именно это и имела в виду Юлианна, говоря о великой чести.

— Не заставляй меня жалеть, что я не сделала этого раньше, — ответила женщина. — А если тебе вдруг захочется шепнуть словечко Орландо или кому-нибудь из его товарищей, которые несут стражу в городе, знай, схватить меня они не смогут, а вот твоего любезного Нерзеса зарежут тупым ножом у тебя на глазах. Ты получишь полное удовольствие, наблюдая за его муками, прежде чем самого тебя насадят на вертел и изжарят на медленном огне, как изжарил один христианнейший владыка мою сестру и её лучшего друга.

Корчмарь молчал, онемев от ужаса. Юлианна поднялась.

— Всё должно быть готово к утру. И на сей раз чтобы никаких... неожиданностей. Пусть будет так, старшим поедет Рубен, он хоть и младше Нерзеса, но с головой, — произнесла она, кривя рот в усмешке. — И не спорь, Аршак. Если не вернёшь мех сегодня же, я позабочусь о том, чтобы твой сын никогда уже не мог потерять то, что так глупо утратил его отец. Крепко помни, что я сказала тебе, ничтожество, — закончила дама.

Окинув презрительным взглядом коленопреклонённого и не решавшегося открыть рта трактирщика, она покинула комнату.

Юлианна вышла через чёрный ход во двор. Дойдя до дальней стены, она вскарабкалась на будто специально поставленный там бочонок и, подобрав юбки, с неженской ловкостью перепрыгнула через забор.

III

Уже двенадцать лет прожил в Антиохии Раймунд де Пуатье[27], дядя обольстительной Алиеноры Аквитанской, жены короля Франции Людовика Седьмого. Многому научился тут голубоглазый светловолосый галл. Познал на собственном опыте, сколь тяжело есть бремя власти. Обвенчавшись с восьмилетней Констанс, он не оставил её матери выбора, обманутая в лучших надеждах, Алис отбыла вдовствовать в Латакию. Он не часто вспоминал о ней, не до того было, жизнь властителя норманнского княжества в Северной Сирии не назовёшь скучной, врагов хватало, только успевай поворачиваться!

Однако теперь, по прошествии всех этих лет, Раймунд вспомнил письмо, полученное им на следующий день после того, как Алис навсегда покинула Антиохию. Послание, несомненно, принадлежало перу поэта, но оказалось слишком коротким, чтобы дать Раймунду шанс хотя бы строить предположения относительно личности автора.

Впрочем, о том, кто стоял за спиной последнего, князь догадывался и поэтому не стал советоваться с мастерами в области стихосложения.

Тринадцать лет. Тринадцать лет

Пройдёт, и ты

Лишишься власти и жизни.

В железной клетке

Вспомнишь ты о НЕЙ.

Алис отошла в тень, но... Перед внутренним взором Раймунда против его воли вставал образ её старшей сестры. Мелисанда, дочь Бальдуэна Второго, супруга, а точнее, вдова короля Иерусалимского.

Теперь, когда минуло шесть лет после нелепой гибели Фульке — король упал с лошади во время охоты на зайца, — Раймунд утратил последние сомнения относительно того, кто заставил властителя Утремера дать ему тогда столь нерыцарский ответ на просьбу о помощи. Осаждённый базилевсом Иоанном, князь послал за подмогой к Фульке, и что же? «Старики учат нас, что Антиохия в веках была частью великой империи Константинополя... что же нам отрицать очевидное и противиться договорам отцов и дедов?» Что за чушь в самом-то деле?! Кто мог написать такое? Христианский король или проклятый Богом схизматик?! Фульке был добрым католиком, так кто же нашептал ему на ухо эти строки?

Поговаривали, что королева заключила сделку с дьяволом, будто бы обещавшим ей отдать власть в Леванте в обмен на... сам Левант. Ходили слухи, будто враг рода человеческого сказал Мелисанде, что отвёл Утремеру восемьдесят восемь лет, сорок четыре из которых истекут в год смерти Фульке. А ещё через год он явит свидетельство своего могущества, и уже не одна христианская душа, пусть даже и королевская, станет платой ему, а многие сотни и тысячи. По Святой Земле странствовала блаженная, утверждавшая, что слышала, как дьявол сказал Мелисанде: «Первым будет город, где ты родилась». Эдесса как раз и пала ровно через год после гибели короля.

Никто как-то не задумывался над тем, что «святая» со своими пророчествами опоздала, так как сделаны они были уже после взятия Эдессы войсками Зенги. Однако простой народ не силён в счёте и готов верить любым лжецам, лишь бы они говорили ему то, во что он готов поверить. А с другой стороны, как ещё объяснить, что Бог всё чаще и чаще отворачивается от потомков тех, кто не жалея живота своего шёл освобождать Святой Гроб Его?

Простолюдины не слишком-то понимали в цифрах, зато в них неплохо разбирался князь Антиохии и в последнее время нет-нет да и думал о тринадцати годах — явно не угодное Господу число, — отведённых ему неизвестным поэтом. Теперь, когда, как казалось, наступила передышка, он всё чаще вспоминал о мрачном пророчестве. Раньше-то было не до размышлений. Но, хвала Господу, что по воле Его ничто не длится вечно, а полгода-год без войны, без ожесточённых интриг знати и купечества и не менее яростных церковных споров, без кровопролитных ссор между вассалами здесь, в Антиохии, как, впрочем, и повсюду в Леванте, это уже почти вечность.

И ведь неизвестно, что лучше. Теперь князь вдруг начал казаться себе старым. Ему порой чудилось, будто бы с того апрельского утра 1136 года прошло не двенадцать лет, а все двадцать четыре года, потому что он, совсем ещё недавно бодрый и весёлый, молодой душою и телом человек, словно бы проживал за один день два.

В следующем году князь, если повезёт, должен был встретить полувековой юбилей. Не самый преклонный возраст для жителя Европы, но весьма солидный для здешних мест. В Сирии смерть постоянно подстерегала правителя: если не