Ларкин знал, что бесполезно просить о разрешении посетитьэти лаборатории, считавшиеся в данном заведении святая святых. Генетическиеисследования в Институте Кеплингера проводились под грифом «совершенносекретно» и поэтому были недоступны для большинства медицинского персоналаЛаркину же предстояло взять нечто вроде частного интервью у Митчелла Фланагана,за которое Роуан Мэйфейр – или ее семья, что, собственно говоря, одно и то же –назначила весьма высокую цену.

Митчелл привел Ларкина в просторный кабинет с большими,распахнутыми настежь окнами, выходившими на оживленную, наводненную народомКалифорния-стрит. Из них открывался весьма захватывающий вид на Бэйбридж.Прозрачные занавески, больше похожие на противомоскитную сетку, былиприкреплены по периметру окон длинными хромированными рейками. С одной стороны,они маскировали и смягчли уличную темноту, но с другой – усиливали впечатлениезамкнутого пространства и вызывали у Ларкина неприятное ощущение, от которогоему становилось не по себе. Его воспоминания о Сан-Франциско до наступления эрывысоких зданий были еще слишком свежи и отчетливы. Мост выгляделнепропорциональным и явно находился не на своем месте.

По одну сторону от большого стола из красного деревавозвышалась стена, сплошь состоявшая из компьютерных экранов. Митчелл сел настул с высокой спинкой лицом к Ларкину, жестом указав гостю на более удобноемягкое кресло возле стола, обитое тяжелым темно-красным шелком и по стилюотдаленно напоминавшее что-то восточное, хотя, возможно, никакого стиля у негои вовсе не было.

Под подоконниками громоздились выдвижные ящики с дискетами,снабженные замками с цифровым кодом. Ковер по тону совпадал с цветом кресла, вкотором вольготно устроился Ларкин. Прочие же беспорядочно стоявшие в кабинетекресла тоже были темно-красными и почти терялись на фоне пола и обитых темнымипанелями стен.

Стол, перед которым они сидели, был пуст. Позади лохматойголовы Митчелла висела огромная абстрактная картина, на которой, судя по всему,был изображен сперматозоид, спешивший оплодотворить яйцеклетку. Тем не менеецветовая гамма картины была удивительной: ярко-синие, пылающие оранжевые инеоново-зеленые тона Создавалось впечатление, будто картину написал какой-тогаитянский художник, почерпнувший сюжет из научного журнала. Увидев в немизображение спермы и яйцеклетки, он вряд ли понял, а скорее всего, и нестремился понять, что это означало на самом деле.

Офис в целом отличался избытком роскоши, как, впрочем, ивесь Институт Кеплингера Не вписывался в общую картину разве что сам Митчелл.Неряшливый и даже грязноватый на вид, он являл собой образ типичногосамоотверженного ученого, которого ничто, кроме науки, не интересует. Судя повсему, на внешние приличия ему тоже было наплевать. Во всяком случае, он явноне брился вот уже по крайней мере два дня.

– Господи, до чего же я рад, что ты наконецпришел! – начал Митчелл. – Я чуть было не свихнулся. Когда ты мне двенедели назад без всяких объяснений подсунул это дело, я думал у меня ум заразум зайдет. Ты сказал, что действуешь по поручению Роуан Мэйфейр. И что ядолжен выяснить все, что смогу. Не так ли?

– И что же ты выяснил? – спросил Ларкин.

Он начал было расстегивать плащ, потом передумал и потянулсяк портфелю, собираясь его раскрыть. В нем находился магнитофон, но Ларкину нехотелось его использовать. Это могло только помешать делу и, чего доброго, досмерти напугать Митчелла.

– А чего ты хочешь за две недели? Чтобы получитьизображение человеческого генома[18], пришлось затратить пятнадцать лет.Надеюсь, ты об этом слышал?

– Мне хотелось бы узнать, что ты вообще по этому поводудумаешь. Ты же понимаешь, что даешь интервью не научному редактору «Нью-Йорктайме». Все, что мне от тебя нужно, это характеристика ситуации в целом. Чтовсе это значит? С чем мы имеем здесь дело?

– Хочешь увидеть своего рода гипотезу? – Митчеллжестом показал на компьютер. – То, как это должно выглядеть в трехмерномпространстве? Так сказать, раскрашенное в натуральные тона?

– Давай для начала просто поговорим. Терпеть не могукомпьютерные версии.

– Послушай, прежде чем я смогу что-либо сказать, ядолжен получить дополнительные образцы. Кровь, ткань, все, что только возможно.Мой секретарь звонил тебе каждый день, вплоть до сегодняшнего, нобезрезультатно – тебя не поймать. Почему ты мне не перезвонил?

– Видишь ли, больше ничего не удалось раздобыть. Такчто в твоем распоряжении были все имеющиеся у нас материалы.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А то, что ты получил все образцы, все, чем ярасполагаю. Кое-что еще есть в Нью-Йорке, но мы вернемся к этому позже. Ксожалению, я не могу прислать тебе ни дополнительное количество крови, ниткани, ни околоплодную жидкость, ни что-либо еще. В твоих руках все, чтоприслала мне Роуан Мэйфейр.

– Тогда мне нужно поговорить с Роуан Мэйфейр.

– Это невозможно.

– Почему?

– Ты не мог бы выключить этот противный мигающий свет?Он действует мне на нервы. Надеюсь, в твоих хоромах найдется самая обыкновеннаялампочка?

Поначалу Ларкину показалось, будто его просьба засталаМитчелла врасплох. Он отпрянул словно в испуге, так что Ларкин даже решил, чтотот не понял смысла обращенных к нему слов. Однако Митчелл быстро пришел в себяи наконец произнес:

– О да.

Он коснулся панели, встроенной с нижней стороны крышкистола, у самого ее края. Свет под потолком мгновенно погас, а на столе зажглисьдве маленькие лампы, источающие мягкий, приятный для глаз желтый свет. И толькотеперь Ларкин обратил внимание на лежавший на столе журнал для записей втемно-зеленой обложке.

Поначалу Ларкин даже не приметил этот безукоризненно чистый,великолепный журнал с кожаными уголками. Равно как и черный, антикварного видателефонный аппарат с огромным количеством таинственных кнопок, которыйпочему-то напомнил ему ритуальную китайскую жабу.

– Вот так-то лучше. Терпеть не могу белый свет, –заметил Ларкин. – А теперь расскажи, что тебе удалось узнать.

– Нет, сначала ты мне ответь. Почему я не могупоговорить с Роуан Мэйфейр? И почему я не могу получить дополнительные образцы?Почему она не прислала тебе фотографии этого субъекта? Я должен поговорить сней сам.