Среди диковинных приборов мне была знакома только аппаратура слежения, которая слегка попискивала, обозначая рельеф дна и глубину, вспыхивая изумрудными мазками, словно диковинные языки неземного пламени охватывали силуэт подземного судна. Шкалы и циферблаты показывали некие величины, которые менялись или оставались неизменными. Все это создавало загадочную атмосферу старого фантастического фильма про какого-нибудь профессора Аронакса[44], не хватало только бурлящих пузырьками колб с разноцветной водой и телевизора, невнятно показывающего морские подводные диковины.

Под ногой неприятно хлюпнуло. Я посмотрел вниз и не понял, что вижу. А когда рассмотрел, то пожалел о том, что у меня такое хорошее зрение.

Беппе сидел в огромной луже темной крови, а его голова…

Она походила на красную грушу с двумя хвостиками, которые оканчивались стальными плодоножками. Какой-то блестящий штырь вошел доктору в левую щеку, а вышел за правым ухом. И вся эта жуткая биометаллическая конструкция опухла чудовищным образом, создавая уродливый плод из плоти и крови.

Но самое поразительное было в том, что Беппе несомненно был жив. Грудь его мерно вздымалась, ноги были сложены в позу лотоса. Руки на коленях лежали ладонями вверх, а пальцы образовали какую-то диковинную мудру[45].

Перед ним, лицом вниз, лежал забинтованный Энрике, неестественно вывернув конечности. Если быть точным, то его правое колено и левый локоть смотрели в потолок. А левое колено и правый локоть упирались в пол. Понять, что у него сломано, а что нет, было невозможно, и положение головы вызывало сомнение – а в ту ли физиологически верную сторону направлено лицо?

В общем, картина Репина: «Беппе убивает Энрике. С особой жестокостью и циничностью, а затем сводит счеты с жизнью бесконечно болезненным способом, но чудесным образом выживает, а может: «Энрике смертельно ранит Беппе стойкой от капельницы, но не выдерживает мучительных угрызений совести и в сердцах выворачивает себе руки-ноги, упав с высоты собственного роста». Уподобившись известному парнокопытному, столкнувшемуся с новыми воротами, я просто на все это глазел и не знал, «что делать?», в чем-то трогательно напоминая русскую интеллигенцию.

Но кое-что постоянно менялось в этой скорбной скульптурной группе, едва уловимое движение отвлекало внимание, но я не мог понять, что происходит, пока не заметил смену положения кистей рук Беппе. Пальцы доктора периодически складывались в фигуры. Потом замирали и снова продолжали в той же очередности. Доктор явно передавал сообщение, только смысл послания пока был не ясен.

Приглядевшись повнимательнее, я понял, что это предложение из трех слов, поскольку знаки следовали один за другим, но с тремя короткими паузами, потом длинный перерыв… И все начиналось сначала.

Но расшифровку символов пришлось прервать – мою левую лодыжку словно в тиски зажало: Энрике подполз ко мне и схватил за ногу здоровой рукой и неразборчиво залопотал на русском:

– Сыну дьявола, когда приидет день последней битвы, доверят меч черный, и встанет он за тьму во главе воинств бесчисленных. Умелый и закаленный в боях многих, в крови жертв омытый, могучий и непобедимый, свирепый и охочий причинять смерть, аки волк среди овец. И твердые усомнятся, что сила сия не от Бога истинна, и дрогнут… – И с неожиданной силой офицер проорал: – Изыди, так спасешься!!! – перевернулся и тихонько выдохнул: – Пресвятая Дева Мария, слава тебе Непорочная, сына Бога родившая. – После этих слов Энрике испустил дух.

Хоть я и не понял, к чему все эти пророчества, но оценил убежденность и веру латиноамериканца, увидел его безусловный героизм и полное самоотречение. Он, конечно, безусловный смертельный враг, но мужественный человек. Мне захотелось что-нибудь сделать для него. Но посмертные воинские почести можно и отложить, сейчас важнее позаботиться о том, кто еще жив.

Поэтому я оставил Энрике как есть и отправился на поиски медицинского отсека, ведь куда-то же Беппе тащил раненого. Из рубки управления вели три люка, через центральный я сюда пришел. Левый люк вел в небольшую кают-компанию, здесь, на железном полу, лежал ковер. Стоял диван и несколько кресел, обитых коричневой кожей, большой письменный стол, покрытый зеленым сукном. К медицине это помещение не имело отношения.

Во втором, правом отсеке, напротив – все было готово к операции, яркие софиты были включены над стальным столом, застеленным белой простыней, белый же эмалированный пол зловеще бликовал никелированными стоками. На соседнем столе, поменьше, блистали хирургические инструменты, о которые можно было порезаться взглядом. С фонаря свисали гофрированные оцинкованные шланги, среди них я разглядел душ, плазменную горелку и насос для удаления жидкости. Назначение остальных медицинских лиан осталось для меня загадкой.

В углу нашлась каталка в сложенном виде. Я разложил ее, пребольно прищемив палец в шарнире, подкатил к Беппе, аккуратно погрузил его на белую плоскость и подвез к операционному столу. Аккуратно пересадил доктора прямо под софиты, срезал с него одежду, отмыл тело добела с помощью душа. После внимательного осмотра убедился, что других повреждений нет, а кровь из головы едва сочится.

В этот момент откровение посетило меня: я совершенно точно не знаю, что делать дальше.

Было желание просто вытащить блестящий штырь из доктора, но я его подавил, понимая, что это для Беппе верная смерть. А он все передавал свое послание.

Логично было бы предположить, что это фраза на русском языке, ведь адресат не имеет альтернативы. Не люблю шарады, но что делать?

Я сходил в кают-компанию, разжился золотым карандашом и чистой записной книжкой в коричневом кожаном переплете. Принялся фиксировать количество и конфигурацию символов.

Вначале полукружье «С», затем нечто схожее с «Э», потом и вовсе какая-то фигура из трех пальцев, следом – зачеркнутое «О», возможно «Ф».

Пауза и далее: «Г», «О», «Ь», «О» и непонятная фигура, похожая на треугольник, а затем эти же символы в обратном порядке: треугольник, «О», «Ь», «О», «Г».

Первое слово не вызывало сложностей: несомненно, «сейф», хотя я не понял, почему дуля – это «Й», но прочитал: «С» «Е» «неизвестно что» «Ф», догадаться несложно.

Второе слово вызвало затруднение, кроме очевидности того, что оно – зеркальное отражение третьего. Вертелось на языке «робот», но, во-первых, треугольник никак не похож на «Т», а «Т» легко можно изобразить руками, а во-вторых, мягкий знак напоминает скорее «Р», чем «Б», «Г» же на «Р» если и смахивает, то уж очень слегка, и, в-третьих, было бы логично, если эти слова имели бы смысл при чтении в обратном порядке.

Я крутил перед глазами листок с записями, но понимание ускользало, кривляясь и оставляя на глазном дне непонятную рябь. Я решил передохнуть и для начала найти упомянутый сейф.